style="font-size:15px;"> – Девяносто, – закончил Пирс.
– Вы выглядите максимум на пятьдесят, – уверила она. – Если бы я не знала точно, что эликсира не существует, решила бы, что вы все-таки его нашли, но скрываете для личного использования.
– Хорошие гены, – пояснил он, – и сила позитивного мышления.
А затем, когда массивная деревянная дверь захлопнулась за его спиной, он остановился в коридоре, пропитанном тем особым больничным запахом, который для Пирса был более ярким символом медицины, чем стетоскоп и скальпель, и задумался о том, что же ему теперь делать.
Он опоздал к началу обхода, но вызов от Джулии Хадсон был срочным. Теперь ему показалась удивительной та спешка, с которой его уведомили о прекращении финансирования. И непонятно было, почему заместитель директора по административной части сообщила об этом лично, а не передала обычным путем. Возможно, после всех этих лет, правление все же решило от него избавиться. Это бы объяснило, почему Хадсон не предложила финансировать его исследования за счет их Центра. А может быть, она просто старалась таким образом смягчить удар, а у него снова разыгралась паранойя.
Но скоро все это отошло на задний план, вытесненное из головы мыслями о пациентах, ждущих его в каждой палате гериатрического отделения госпиталя. Старение населения стало причиной того, что его отделение теперь занимало столько же места, сколько два соседних, вместе взятых.
Группа студентов третьего года резидентуры, которой он руководил, опередила его на обходе. Но его ординатор и ассистент, Том Барнетт, прекрасно справлялся и с руководством группой, и с временным замещением самого Пирса. Тот был уверен, что Барнетт надеется однажды занять его место на постоянной основе. Одной из главных проблем долголетия, особенно в профессиональной среде, было то, что молодые пробивались наверх с трудом: дорогу загромождали тормозящие, а то и вовсе заглохшие развалюхи. Смерть служила эволюции для улучшения биологических видов, и если она не приходила вовремя, течение основных жизненных процессов нарушалось.
Будучи одним из препятствий на пути у прогресса, Пирс чувствовал некоторую неловкость из-за того, что не бросал ни практику, ни исследовательскую деятельность. Но он никогда не был женат, и работа все эти годы оставалась для него смыслом жизни. К тому же он совсем не чувствовал себя девяностолетним стариком. На самом деле в душе ему осталось столько же лет, сколько было на момент истории с омоложением Лероя Уивера. Он совершенно точно был не хуже любого врача в госпитале – напротив, на порядок лучше, учитывая его пятидесятилетний опыт работы. А его исследовательские навыки в разы превосходили те, которыми он обладал в сорок, когда феномен Маршалла Картрайта заставил его взяться за эти исследования.
Теперь, переходя из палаты в палату, от койки к койке, слушая пульс тут, щупая лоб там, заглядывая в бланки с историями болезней, радостно приветствуя, называя пациентов по именам, тепло прощаясь, он отмечал их возраст. Сейчас шестидесяти- и семидесятилетние среди них встречались реже, чем в то время, когда он только начинал работать. Большинство из них отметили восемьдесят
