в Мазар-и-Шериф. Этому сообщению я охотно верил. <…>
На другой день, 6-го октября, я с своими людьми и лошадьми на каюке переправился на афганский берег. Здесь меня встретил ишагасы5 Шах-Севар-хан с офицерами кавалерийского взвода, прибывшего накануне, и пригласил в кибитку. <…> Я направился к ближайшей, у которой стояли часовые; но лишь только подошел к ней, как один часовой занес над моею головою саблю. Недоумевая, что это значит, я попросил объяснения ишагасы, и тот мне ответил, что в эту кибитку вход воспрещен, так как в ней сидят арестованные. <…>
Войдя в следующую кибитку, мы расселись на ковре. После обычных поздравлений с благополучным приездом и вопросов о моем здоровье ишагасы спросил меня: кто я такой, куда еду и зачем? В ответ на это я подал ему свой открытый лист, в котором на языках русском, персидском и тюркском было изображено следующее: «Предъявитель сего, полковник Гродеков, в сопровождении своих служителей, с разрешения моего, отправляется в Россию, чрез Афганистан и Персию. Поэтому я прошу всех начальников, которые будут находиться на пути следования полковника Гродекова, оказывать ему содействие и покровительство. Сентября 21-го дня 1878 года. Ташкент. Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа генерал-адъютант фон-Кауфман 1-й».
Прочитав этот документ, ишагасы сказал, что мне придется подождать здесь, на берегу, может быть дня два, пока не придет разрешение луинаиба6 на пропуск меня в Мазар-и-Шериф. <…> Я заранее уже решил, что ни под каким видом не останусь здесь ждать и одного часу; и если бы не было разрешено тотчас ехать в Мазар-и-Шериф, то я переправлюсь обратно на бухарский берег <…>. Все это я и высказал ишигасы, добавив, <…> что странно не пускать меня вперед, когда афганские подданные у нас ходят где хотят, когда наши государи находятся в дружбе <…>. Ишигасы ответил, что в России свой закон, а в Афганистане свой <…>.
Видя мое упорство, ишагасы приходит просто в отчаяние; он хочет задержать меня хотя на несколько часов: велит зарезать барана и готовить обед. Но я отказываюсь от обеда; говорю, что буду есть только на следующей станции; наконец возвышаю голос <…>. Я потому позволял себе такую резкость, что боялся, как бы афганский начальник уступки мои не принял за слабость; затем мой высокий чин кернеля7, а главное, дружественные отношения между Россией и Шир-Али давали мне уверенность, что ишагасы никакого насилия не посмеет надо мной учинить. Шах-Севар-хан поник головою и стал громко рассуждать сам с собою: «Пустить его вперед – может быть беда, не пустить – может быть еще хуже; <…> хорошо, поедем; только вы должны знать, что из Мазар-и-Шерифа вас не выпустят без разрешения эмира». – Это до вас не касается, ответил я ему: – в Мазар-и-Шерифе я буду иметь дело с луинаибом, а не с вами. Через полчаса мы тронулись в путь.
<…> Сначала около трех верст дорога идет по сырой местности, затопляемой во время разливов Аму-Дарьи и поросшей камышом и кустарником
