он, – это отнюдь не подделка. Вещица очень и очень древняя. Чудо, что она в таком изумительном состоянии. Похоже на Средневековье. А может…
– Вы что же, издеваетесь надо мной? Эта книга написана современным языком, без всяких там «твердых знаков»! Она даже не дореволюционная, – презрительно осадила его Катерина.
Но директор, который, по логике вещей, обязан был немедленно посыпать голову пеплом, застыдившись такого недопустимого профессионального ляпа, почему-то лишь с сомнением посмотрел на нее и, пытаясь оживить скисшую улыбку на своем лице, робко и елейно заспорил:
– Драгоценнейшая Катерина Михайловна, вы ошибаетесь. Эта книга написана на древнерусском и от руки.
– Но я сама ее читала! – Дурацкое директорское упрямство привело Катерину в ярость. Она возмущенно встала с кресла, подошла к столу и, желая раз и навсегда покончить с этим, застопорившим дело недоразумением, неприязненно ткнула пальцем в первую попавшуюся страницу:
– «Помни, Ясная Киевица, что право твое вершить…»
Улыбка Виктора Арнольдовича конвульсивно дернулась и сдохла.
Он нервно вгляделся в текст, поворошил губами и потрясение положил руку себе на грудь.
– Не может быть, – огорошенно выговорил он. – Или вы разыгрываете меня, или… – Директор внезапно потеплел и с надеждой посмотрел на нее. – Может, разыгрываете, а, Катерина Михайловна?
– Что? – подняла брови она.
Ее злость неожиданно отступила и терпеливо встала в очередь. С Виктором Арнольдовичем, неизменно подтянутым, лощеным и светским, четко осознающим границы, прочерченные вокруг его гоноровых клиентов, и никогда не переступающим эту невидимую черту, творилось нечто странное и подозрительное. И у Кати появилась идея…
– Не поняла. Объяснитесь! – сухо приказала она.
– С другой стороны, – тревожно сказал Арнольдович сам себе, – не могли же вы выучить ее наизусть. – Он замялся и раболепно-подобострастно пролепетал: – Не могу ли я попросить вас прочесть мне еще что-то, там, где я укажу?
– Но после этого я получу от вас полное и исчерпывающее объяснение! – безапелляционно констатировала Катя.
Директор радостно закивал, соглашаясь, и, пододвинув ей книгу, стал листать наугад толстые, негнущиеся страницы возбужденными, угодливыми руками.
– «Высуши тоску, Ясная Киевица», «Когда луна впервые взойдет весной», «Ты – его закон, но есть законы и для тебя», – послушно прочла Катя три отрывка в разных местах. – И что теперь? – уточнила она деспотично.
– Так-с, так-с… Прелестно, прелестно.
Директор вдруг странно успокоился, мертвым и бледным покоем, и, снова сделавшись машинально вежливым, галантно пододвинул ей кресло. Затем, придержав ее следующий вопрос жестом руки, подошел к небольшому XIX века шкафу, заставленному показательными золочеными переплетами бесконечного словаря Брокгауза и Ефрона, открыл дверь нижней секции и, порывшись в ворохе бумаг, вытащил убогую брошюрку киевского
