is>Грязной тиной,сырой паутиной —
плетут век окно,
что разделило их,
но…
Холст обрывается грубо обрезанный.
Старый рисунок давно часом съеденный – служит теперь ширмой в комнате, где слишком много бывает мужчин.
Тлеет на сердце невесты.
Ведьма горит с нею вместе.
Тень дует в пламя
– ночь обращает в день.
Тлен…
2
Ночь над Чемульпо разрывает девичий визг.
Корабли на приколе отвечают долгим гудком пожарной тревоги.
Лай откормленных собак будит корейский порт.
Цветник госпожи Дома Пионов покидает заведение в спешке. На землю сыплются лепестки пламени.
Аромат пожара приманивает жужжащих тележками мародёров.
Шлюхи с зарёванным гримом тянут копченый скарб на горбу. Под светом газового фонаря утончённые бутоны Дома Пионов распускаются придорожными сорняками.
Алая роза расцветает над городом – вспыхивает черепица на кровле пагоды.
Треск!
Жар.
Вой госпожи, потерявшей бордель – лучший из худших в Азии. Злые шутки посетителей на всех европейских языках.
Звон каланчи.
Пожарная команда тянет брезентовые рукава и любуется заревом.
На землю ложится тень чернее вороньего крыла —
на крыше объятой пламенем стоит человек —
моряк российского военного флота —
Чай Готтофф,
тщетно пытается раскурить китайскую трубку от тлеющего рукава.
Он очевидно пьян, но факт игнорирует.
Ветер треплет его фигуру. Огненный шторм рисует ему кроваво-золотые крылья за спиной. Люцифер в аду грызёт ногти от зависти.
Моряк возносится одним шагом в пустоту, в которой отчётливо видит трап в небо и летит вниз.
Девушки на земле визжат и широко открывают глаза, чтобы впитать каждый миг падения русского.
Земля свистит в лицо Готтоффу. Он всё ещё пытается раскурить трубку.
После полуденного ливня земля мягка, ровно настолько, чтобы моряк не умер от удара сразу.
– Живой! – слышит Готтофф свой собственный голос и через мгновение глохнет от хруста коленных суставов.
Зрители не спешат на помощь. Хозяйка указывает на Готтоффа полицейским, как на поджигателя.
3
Готтофф на операционном столе. Керосиновые лампы качаются под потолком. Черти пляшут вокруг стола с ножами и пилами. Лица прячут за белыми масками. Один из них наклоняется к лицу моряка и медленно выцеживает по слогам:
– Служить хотите? Дальше? На флоте?
– Нет, – шепчет ему Готтофф, не имея сил лгать.
– Ну-с…
Доктор терзает ноги ланцетом, как чайка раненую нерпу клювом.
Чай хотел что-то спросить, но это что-то куда-то пропало…, и он заглянул под стол в его поисках, но там было только море, бескрайнее синее-синее, чёрное море…
Готтофф уснул первый раз на этой неделе тихим сном.
4
Пять дней спустя, Чай выслушал приказ о своей демобилизации, затем подтянул одеяло до подбородка и нашёл свои ноги, там же где и всегда, в бинтах и гипсе.
– Я в детстве тоже всегда коленки бил.
Унтер, зачитавший приказ поддержал разговор:
– Хотели отнять ноги, да доктор молодой настоял оставить. Ты подумай, надо они тебе?
– Подумаю, – пообещал Готтофф.
Унтер наклонился и вытянул из-под койки, на которой лежал Чай – деревянную тачку без бортов, на низком ходу, с каучуковыми колёсами.
– Езжай домой. Более ты не ходок. Ноги у тебя теперь только для формы, содержания в них никакого. Сам потом попросишь отрезать, да только с тебя уже тогда меньше десяти рублей не возьмут.
5
Крейсер ушёл с утренним приливом в море.
Не занятые на вахте моряки стояли на корме, сплёвывали за борт и дразнили акул.
С пристани им отчаянно махал бескозыркой Готтофф. Моряки кричали ему вдохновляющие
