всех сработал Грюндель. Он находился близко, разнял их, за шкирку выволок метиса из бара. Парня он трогать не стал, но тот сам пулей выскочил, чтоб звонить по телефону. Нежин, проклиная себя и своё медвежье услужение, бросился за ними. Половина бара тоже высыпала.
– Я ещё раз повторяю, руки о таких, как ты, не пачкаю, – заявил парень, отстранив телефон от уха.
– Да уж подерись, а не подмогу вызывай! – пробурчал недовольно Грюндель и спустился обратно в «Дымовину».
– Никогда не пачкал о чурок руки! – хорохорился парень, пока метис выдирался из рук державшего его Нежина и мужика, которые пытались его уговорить не связываться.
Наконец, он выдрался и дал сначала Нежину, потом мужику и кинулся со всей силой ненависти на обидчика. Парень, хоть и был в два раза выше и крепче метиса, упал навзничь, и сразу стало так гадко от этого зрелища, что половина публики разбрелась. Нежин же пытался их разнять, получая тумаки. Буквально через несколько минут к бару подъехал джип, оттуда выпрыгнули двое мужиков, схватили подростка-гастарбайтера, запихнули в джип и увезли. Нежин сел на тротуар. Схватился за голову. Вскочил. Снова сел. Плюнул.
– И мне ничего не будет! Ха-ха! Говорил же, о чурок не пачкаю! – поднимал парень руки, как будто танцевал фонарики. – А вы думали… Ха-ха! – смеялся он.
Нежин понял, что он тоже был нетрезв. И хотя все косились на него с презрением, никто с ним связываться не стал, только нашёлся один, который стал подхалимничать, узнав из этой потасовки, кем служит его отец.
Спустился в «Дымовину» художник разбитым. Ясноокая, перед которой он прислуживался, оставила его: «Ведь если не убьют, то калекой сделают, – понял он, и так жутко ему делалось. – Дебил! Зачем я лез! Пусть бы пьяным свалился, не сдох. Всё это я какие-то суеверия выдумываю, а потом в них играю. Дерьмо. Честнее было пойти, найти бабу… честнее… вот же гад, гад, гад… праведник хренов… сейчас уж точно пойду бабу найду, чтоб эту прядильню уткнуть и не водить с ней шашни…»
Без всякого настроения он подцепил там бабу (удивительно легко) и, когда со всем разделался, пошёл снова в бар. Теперь ему хотелось пить. Нахлестаться. Тем временем в его голове зрели «новые правила»… Состояли они в следующем: после того как он так по всем статьям проштрафился, его постигнет кара небесная, заключающаяся в том, что отныне будут обеспечиваться только самые низменные его интересы (вот как сейчас), а помощи в вопросах высоких (таких как творчество) он уже недостоин. В этом и кара: кататься, будто в конопляном масле, в наслаждениях более низкого порядка, чем наслаждение творчества…
«Ведь как легко клюнула на меня эта бабенция! даже фу… и ведь никогда такого не было, а теперь на – захотел и бери… Как по маслу! Явно здесь не обошлось… И сколько же я так буду мозг себе выносить? когда уже усядусь за работу?..»
Грюнделя и других лиц, ставших ему знакомыми, в «Дымовине» уже не было. Он поинтересовался у бармена, что с парнишкой-гастарбайтером, но тот развёл руками и что-то промычал невразумительное и пессимистичное. Нежин оставил номер и попросил сообщить, если
