дойду до дому… просто совпадение… Да плёвое. Плёвое ведь! А может, старый жид и пронюхал от кого-то, допустим, болтушка Бахрушин к нему зашёл… Все сплетники. Все сплетники! Город маленький! Все друг друга знают! Да, и вытащил из закромов жестянку… Ну, да ничего… Вот, старый жид, вывески захотел… хитрая морда… Ну, или совпадение. Ха-ха, конечно, так и есть!»
Он сам не заметил, как дошёл до дому и лёг на свою кровать, уставившись в посеревший потолок, покрытый проплешинами от нескольких слоёв облупившегося мела. На художника иногда падала меловая крошка, а мыслей у него было так много, и так мельтешили они в его голове, что он закрывал глаза, жмурился, а потом снова открывал и смотрел, смотрел в потолок, как будто тот мог избавить его от выдуманной им «прядильни».
«Порешим: это совпадение, мелочное совпадение, никаких правил нет, ничего, кроме видимого, и я сейчас сяду за работу. Я же не хочу провалить заказ!!! А если всё же на секундочку предположить, что это ниточка или знак?» – Он долго продолжал внутренний монолог, пока не извёл себя им вконец. Внимание рассеялось, сосредоточенность иссякла, оставалась лишь одна способность – вести бессвязную, двигающуюся на силе инерции беседу с самим собой ни о чём… Ни о чём, и всё… Всё ни о чём… И в итоге, значит, видите ли, вот какое хитрое дело, господа, получается ничто. Нежин закрыл глаза и от бессилия уснул.
Проснулся он среди ночи. На электронных часах 3.34. В окне висит тьма. Во рту привкус дурной сосиски. Отрыжка кетчупом. Боль за неисполнение эскизов. Опоясывает кольцо. Вокруг всё чужое, бессмысленное, враждебное. В общем, прядильное. Не хочется. Лучше постоять с чашкой дрянного цикория у подоконника. Лучше наблюдать за тем, как тьма висит: не колышется, замерла, гадина, и молчит. Молчит прямо в твоём окне. И ты ей в ответ молчишь. Отхлёбываешь. Ты крохотный и наглый со своим дешёвым цикорием, и она огромная, чёрная и болезненно-неповоротливая. В общем, гадина.
Кроме как пить цикорий у окна, делать дома было нечего. На эскизах, кажись, появились бы демоны вместо китоврасов, если бы он сел писать. Но сесть он не мог. Не мог физически. Легче было прыгнуть из окна и даже признать, что никакой он не художник. А это уж хуже, чем прыгнуть из окна. Но это было легче.
Нежин натянул потеплее куртку и вышел проветриться. У речушки, где стоял его дом, было совершенно безлюдно. Слышался шум, нёсшийся откуда-то: то ли из «Дымовины», то ли из-под земли, из какого-нибудь заплесневелого подвала, адаптированного под нужды рок-банды, борделя или бара. А в чёрной воде, уходящей далеко, к мосту, по обе стороны горели и колыхались свечи (так отражались фонари). Ещё через полчаса, ближе к рассвету, когда тьма расступилась и городок стал серым и ещё более скучным, по реке спустилась ржавая установка, друг за другом в воду попрыгали несколько водолазов. Они спугнули крякв, засунувших головы в оперения и спящих, покачиваясь, с одним открытым глазом на маслянистых, грязных водах речушки. Поднялось вялое птичье кряканье, один селезень взлетел, затем бултыхнулся с плеском в воду, и стая недовольно отплыла.
В беседке напротив дома
