взглядом вышедшую из горницы Полинку, слуга тряхнул рыжей челкою:
– Непременно все сладится, батюшка боярин, непременно! Павлуха Заболотний – зол, жаден… да глуп – о том все знают. А Полинка – девка не дура.
– Не дура, так, – согласно кивнул боярин. – Одначе строптива больно! Ни-чо. Мы строптивость-то еённую сбавим. В амбаре денек-другой посидит, подумает – сама за Павлуху попросится!
– То так, боярин-батюшка, то так!
Скрипнув, затворилась за строптивой боярышней тяжелая дверь. Слышно было, как пустоглазые оглоеды, хмыкнув, подперли дверь колом.
– Ишо б во-он ту щель заколотить, – задумчиво произнес кто-то из парней.
– Которую?
– Да эвон, под крышей. Вдруг да выберется?
– Не выберется, Пахоме. Что она, кошка, что ли?
Хм… что там за щель-то?
Дождавшись, когда глаза немного привыкнут к амбарной полутьме, юная пленница пристально осмотрелась. Вообще-то, щелей вокруг было много – солнечный свет проникал сквозь них тоненькими светлыми лучиками, казавшихся вполне осязаемыми из-за танцующих в них пылинок, боярышня даже не выдержала: улыбнулась, протянула руку – потрогать.
И тут же отдернула – ну, вот еще! Делом нужно заниматься, а не дурью страдать. Чем за Пашку замуж, так лучше уж утопиться, или… сбежать! Все одно в дядюшкином доме больше не жизнь, тем более – у Заболотнего Павлухи, который, говорят, же не одного слугу самолично насмерть кнутищем забил. А один раз – опять же, люди сказывали – Павлуха сей чуть не женился, правда невеста вовремя сбежала – позор смертушке лютой предпочла. Да-а, было дело. Нехристь этот Павлуха, хуже татарина, про которых за последние года два тоже много чего сказывали. Говорят, что… Впрочем, черт-то с ними, с татарами, о другом думать надобно! И что ж делать? Щели-то, хоть их и много, да маловаты, и в самом деле – только кошке пролезть. А кроме щелей, что тут, в амбаре-то? Солома, какое-то тряпье, старые грабли… Через неделю, между прочим, жатва. Скоро, скоро уже наполнится амбарец житом-зерном свежим, отборным – мешки некуда ставить будет! Ну, а пока вот так – пусто.
Наклонившись, Полинка взяла в руки грабли, пошерудила по стенам, в щели потыкала, спугнув каких-то пичуг – видать, было у них под стрехой амбарной гнездо. Не! Не вылезти! Изнутри – ну, никак… Да и незачем: ежели изнутри дверь не открыть, так надо – снаружи. Попробовать стоит – чай, не дура! Раз уж задумала сбежать – никто не удержит, а уж тем более – дядюшка. Да какой он дядюшка, так, седьмая вода на киселе, дальний-предальний родич, «пригрел», сволота, сиротинушку – теперь ясно, зачем. И ясно, почему толоку-насилье не учинил, хотя и мог бы – жадность очи застила, землицы дармовой захотел – Павлухиной. Ой, стравить бы этих двоих – Павлуху и дядюшку – вот два-то псинища, скорпионы ядовитейшие! Стравить… да как бы самой промеж ними не оказаться. Нет, бежать отсюда скорей, бежать! Болек, приказчик краковский, польский, не зря на ярмарке глазки строил, пряниками сладкими угощал, расспрашивал… Намекал даже – вот бы, мол, с ним бы уехала. Как бы славно они зажили в Кракове. Ага, поверила Полина, как же! Этот – приказчик, она
