к ним и принять петицию, успокоив толпу и пообещав выполнить большую часть требований… А дяде моему лишь бы пострелять, – в гневе вспыхнул лицом Николай. – Фуллона немедленно в отставку. И его счастье, что официально всё руководство взяли на себя военные. А то бы быть ему в Петропавловской крепости… И не начальником… А что войска?
– Войска, Ваше величество, полностью исполнили свой долг. Первая встреча колонны рабочих с войсками произошла в двенадцать часов дня возле Нарвских ворот. Ещё две огромные толпы следовали к центру города. Возле Большой Дворянской улицы два эскадрона гвардейских улан попытались перегородить им путь, но рабочие пропустили их внутрь колонны, обойдя по бокам, и продолжили следование к Троицкой площади, где дислоцировались тринадцатая, четырнадцатая и пятнадцатая роты лейб-гвардии Павловского полка. Пристав Петербургской части, встав перед толпой, стал увещевать её прекратить движение и разойтись… Но толпа продолжала идти. Тогда павловцы, держа ружья с примкнутыми штыками наперевес, словно на параде, ринулись с криками «ура!» на толпу, которая стала разбегаться. Жертв среди рабочих не было.
– Павловцы молодцы! – похвалил полк император.
– Самые бурные события произошли на Васильевском острове, – продолжил доклад министр внутренних дел. – Там строили баррикады с проволочными заграждениями и поднимали красные флаги, выкрикивая: «Долой самодержавие». «Да здравствует революция!» Стреляли по войскам. Кидали в солдат камни. Валили телеграфные столбы. Несколько сот человек напали на управление второго участка Васильевской части, разбили окна, ломали двери. Служащие отстреливались из револьверов. Однако генерал-майор Самгин, командующий войсками в числе двух эскадронов улан, двух сотен казаков и восьми рот пехоты, со смутьянами справился. Войска несколько раз разгоняли толпу и разбирали баррикады. За вооружённое сопротивление и грабежи было задержано сто шестьдесят три человека.
Отпустив Мирского, Николай прошёлся по кабинету, в сердцах ударом ноги опрокинув стул: «Хорошо, что свидетелей вспышки не было, – сел в кресло и задумался. – Второй грех на мне. Ходынка и сегодняшний день. Но тогда люди подавили себя сами, а теперь это сделали – правительство и Я. Приказа стрелять не было. Речь шла о том, чтоб не допустить огромную толпу – Мирский назвал цифру в триста тысяч, в центр города, дабы пресечь погромы и беспорядки, наподобие Кишинёвских. Как теперь на Западе, а следом и наши либералы, назовут меня? – грустно улыбнулся, вновь закуривая папиросу. – Ясно, что не Николай Добрый… Главным виновником, разумеется, станет царь. Применишь оружие, и в глазах Запада преступник. Не применишь – тоже преступник. А как бы на моём месте поступили англичане, случись у них такая демонстрация. Да ещё во время войны?!
Через день он прочёл в газетах, что стал Николай Кровавый!
Прочла это и Александра Фёдоровна.
«Николай Кровавый.., – внутренне возмутилась она. – Да он даже маникюр запрещает мне делать: Пальцы как в крови, говорит… Крови человеческой не переносит и вдруг – Кровавый…»
