сахара не съесть, коли генерал Сахаров штабом Маньчжурской армии руководил, – подбросил дарёное яичко Ковзик. – Ну а я вам дарю своё начальское – благодарю… В рифму получилось, – хохотнул подъесаул. – И по коробку спичек в придачу.
– День такой! На стихи тянет. А не могла бы ваша благодарность, Кирилл Фомич, выразиться как-то более весомо…
– Обоснуйте, уважаемый Глеб Максимович, – вновь подкинул яичко Ковзик и не поймал.
– Пока нет японских поползновений, не могли бы вы отпустить меня в лазарет, поздравить с Пасхальным днём одну особу, а вольнопёра в это время, обременить каким-нибудь делом…
– Это я могу, – искал в траве яичко Ковзик.
– Господин подъесаул, вы не находите, что приняли весьма неприличную позу во время разговора с людьми.
– Этой позой я выражаю своё отношение к студентам, – распрямился он, найдя, наконец, яичко. – Да идите, господин сотник, в свой лазарет, пока господин Кусков уставы учит.
– Какие на Пасху уставы? – взвыл вольнопёр.
– Избитая солдатская шутка, – успокоил его Ковзик, радуясь тишине, без стрельбы и взрывов, и наслаждаясь запахом травы, смешанного с дымом далёких костров полковых кухонь. И звон цикад, и пение соловья, и оживлённый говор казаков у колодца: «Что может быть приятнее мирного военного лагеря? Разве что – парад…».
Бредя по заросшей травой тропинке, Глеб прошёл обнесённую земляными стенами бедную китайскую деревушку, где на пыльной улице топтались местные жители в коротких штанах и широкополых соломенных шляпах.
Миновав зелёные посадки гаоляна и бобов, углубился в тополиную рощу, на поляне которой расположились палатки лазарета.
Мрачный трезвый санитар на вопрос о Натали тоскливо махнул рукой в сторону озера.
– Чего это с ним? – поинтересовался Глеб, наткнувшись у санитарных подвод на доктора.
– Спирт разлил! – обрадовано произнёс тот. – Пусть в праздник тверезым походит и узнает, что такое военный аскетизм.
Пробравшись сквозь низкорослый кустарник, у которого кончалась тропа, Глеб увидел озерцо в тени деревьев и у маленького, приятно журчащего родника, читающую Натали в сером холстяном платье с белым передником поверх него.
Платок лежал рядом на траве, открыв взору офицера прекрасную голову в обрамлении чёрных волос.
– Сестрица, Христос Воскресе! – преподнёс букет ромашек и три перепелиных крашеных яичка.
Лёгкий тёплый ветерок принёс откуда-то слабый запах горелой соломы и звук вальса «Ожидание» из далеко игравшего граммофона.
На другой берег прудика вышел китаец в синих коротких штанах и, зайдя по колено в воду, стал поить ушастого ослика, обмахиваясь конусной соломенной шляпой.
Глеба с Натали он не заметил.
Зачерпнув ладонью воду из родника и пригубив её, Натали легко поднялась, уронив с колен раскрытую книгу, и со словами: «Воистину Воскресе», – поцеловала
