господину полтора года, – спокойно констатирует ящер, и в зал снисходит полная тишина. – Я тебе что, Обезьяна, заводиться с регентским советом посреди войны? Оно и посреди мира, как видишь, не особенно удачно выходит. Возьмешь всю власть. Сумеешь выцарапаться и вытащить остальных – значит, твоя по праву. Отдашь, когда сочтешь нужным, как у нас принято, – при жизни, тому, кто подойдет. Можешь считать это приказом. Свидетелей достаточно. Но это, – князь улыбается половиной рта, – если я не вернусь. На что я бы не рассчитывал. С этим все.
Князь отвечает кивком на поклон пока-еще-не-наследника. А тот уже не здесь, ему уже все ясно: старший братец не сошел с ума, а нынешние слова не завещание и не обещание. Они рычаг. Обоим советам и всем большим родам княжества придется помнить теперь, что они имеют дело не с таким же генералом, как они сами, не с временным заместителем, а, возможно, с их будущим правителем. Совсем другой разговор, правда?
Гонец с юга недоуменно смотрит на великого генерала. Оборона… Какая оборона?
Спящий в нем морщится во сне. Его учили – сначала отец, потом господин. Его учили искать чувство, идти за чувством. Разум, интерес, польза – это инструменты, средства. Задачи ставит только сердце. Пойми, что человек чувствует, и ты будешь знать, что он сделает. Иногда даже, как именно сделает. Иди за чувством, не ошибешься. Здесь и сейчас, в верхнем зале новой главной башни чувства хватало на полстраны. Только понять не получалось. «Всегда выбирай выгоду, потому что от опасности уйти нельзя…»
– Мы очень рискуем, – наклоняет голову начальник штаба. – Мы очень рискуем – и для чего?
Чем рискуют? О чем речь? Разговаривают как в пятый раз, как в сотый раз, о чем-то давно задуманном – а у нас, конечно же, опять ничего не знали…
Желтый свет ложится наискосок – на коричневое блестящее дерево, черный лак доспехов, масляно-золотые украшения на шлемах… Если не держать фокус, не пить мелкими глотками горячую воду, тебя унесет одними бликами, как вьюгой, как лепестками, уволочет, похоронит на дне сна. Не сейчас. Гонцу вполне уместно заснуть – но это добрые люди, добрые и вежливые, они не оставят спящего здесь, прикажут перенести куда-нибудь, где ему будет удобней. Нельзя.
А над картой бывший купец снова смотрит в упор на потомственного воина и тоже – как и его светлость – дальнюю северную ветвь Фудзивара.
– Сколько продлится смута, прежде чем мы сможем по-настоящему вмешаться? – спрашивает он.
– В самом лучшем случае лет пять, шесть. В худшем – не меньше десяти.
– Девять лет назад, – опять щелкает веером Судзуки Мотонобу, – великий господин регент сумел отобрать оружие у крестьян. Еще за десять лет до того никому – даже ему самому – не пришло бы в голову пробовать такое. Не получилось бы, ни с какой военной силой… Ни у кого бы не получилось. Сейчас люди хотят мира почти любой ценой… скоро захотят просто любой. Но может быть и хуже, может быть, через десять лет мира уже негде будет взять, как после войны Севера и
