– хотя случались, время от времени, и озарения, но сущность её неизменна. Проникнуть в неё: я – могу надеяться, ты – не смеешь даже думать. И кто из нас, спрашивается, кому принадлежит.
Ты пока ещё боишься, хотя, скорее, просто не можешь говорить со мной. Или ещё только не хочешь. Но это пустяки, оно придёт, подвластное желанию чувство поначалу соседства, необременительного приятельства и лёгкой, едва заметной привязанности. Смотри, я буду начеку. И не скрываю даже, ведь жалкий знак препинания вполне способен найти себя, а заодно и тебя. Впрочем, к чему сей непотребный индивидуализм – в бесчисленности ипостасей мы вместе найдём его, твой идеал и форс-мажор в одном лице. Ах, какое это будет лицо! Не то чтобы привлекательное, нет. Ни капли слащавости в нём не будет, тяжёлая, полновесная грубость со следами похвальной невоздержанности. Погоди, не кривись, не явилось ещё миру то уродство, что не могла бы страстно полюбить женщина.
Не перебивай, – уловил он желание о чём-то попросить. – И никогда больше не лезь ко мне с ходатайствами. Диалог лишь тогда уместен, когда в сути его нет причинно-следственной связи. Остальное – протокол. Допроса, собрания, переговоров, обвинения – да хоть бутерброда. Поэтому давай сразу договоримся не пошлить. Тем более, к нашему великому счастью, этикет не подвластен трактованию. Единственное, что не имеет оттенков и степеней. Никакой первозданной новомодной истины с наганом или даже топором в руке: либо ты вежлив, либо нет. По-другому у нас не бывает. Желание хамить – не более чем проецирование глубоко засевшего страха, тут такое понимают даже дети.
А никто и не говорил, что будет легко, – едва ли уже не огрызаясь, он, паче чаяния, решил, по-видимому, острастки ради, оно же дисциплины для, порвать мысль на части. Этим демонстрируя, следовательно, глубину и силу ярости, как-никак, своего гнева. – Вопрос цены всегда для слабых – в твоей профессии ли этого не знать. Где-то здесь мы и побредём. Между записками путешественника и запиской самоубийцы. Если свобода – это потребность, добьёшься её и в борделе, тогда к чему темнить или, наоборот, притворно восхищаться. Соблазн немыслим без потери, а то, кто знает, и без разочарования. Ничего не обещать, значит единственно быть честным. Поэтому – on board.
На борт прошу иначе,
Да не пугайся, милая Она,
Не будет он яхтсменом, в вате
Отменно сахарной скорей изобразили б мы слона.
Что за напасть, в самом деле, никак нельзя обойтись без штампов. Нет, я понимаю, – звучной тональности голос ненадолго сменился яростным шёпотом, – о чём говорю. Боязнь штампов – первейший штамп и есть. Всё будет. Не надо только передёргивать и трястись от страха на каждом повороте. Глупо жить ожиданием жизни. Твоя – уже полна, до краёв и до окраин, как наша общая сейчас родина. Дальше – лишь пустота предсказуемости и рутина. Обитать в раю, где облазил все кущи до последнего малинника, скучно. Требуется долить. Для начала хотя бы в полупустой стакан. Нет, лучше
