переворачивал страницы последних лет своей жизни.
Неожиданная встреча с начальником ГПУ вывела Марка из равновесия. Она словно кончиком ножа безжалостно сделала надрез на едва затянувшейся ране, заставив эту рану вновь кровоточить.
Всего лишь год село жило в относительном благополучии, и Марку стало казаться, что все невзгоды позади. Чёрным пятном в памяти отложилась продразвёрстка «военного коммунизма». Словно огромная метла тогда прошлась по амбарам крестьян. Продотряды, созданные из рабочих Луганска, зверствовали, выскребая зерно до блеска досок.
Лето 1921 года было засушливым, зерновые сгорели. Урожай составил лишь небольшую часть от обычного, и даже эти крохи крестьянам не удалось отстоять.
Зимой начался голод. Многие семьи не выжили, умерли от истощения. Семья Ярошенко чудом избежала такой участи. Семейство чудом спас дед Трифон. Ему случайно удалось подслушать разговор одного из членов продотряда о готовящейся облаве.
Всю ночь дед с Марком рыли глубокую яму в углу коровника. Загрузив туда более половины запасов зерна, они закидали яму соломой, присыпали метровым слоем земли и навалили сверху большую кучу навоза. Потом тщательно убрали все следы своей работы. Остатки зерна оставили лежать на видном месте.
Наутро к ним нагрянули активисты. Они располагали сведениями о примерном количестве зерна и муки каждого единоличника.
– Что за хрень!? Где остальное!? – выкатив круглые глаза с красными прожилками, в негодовании спросил старший отряда, мужик лет сорока с мясистым лицом и усами Тараса Бульбы. – Нам известно, сколько должно быть. Где спрятал!? Говори!
– Всё здесь, – не моргнув глазом, с вызовом заявил Марк.
– Пусть он не врёт! – пискляво выкрикнул известный лентяй и побирушка Олесь Кряка, зачисленный недавно в комитет бедноты. – Он ещё скажет вам сейчас, что все они голые, и им жрать нечего. Не слушайте вы кулака!
– Припрятали хлеб от советской власти, сукины дети, и прикинулись беднотой?! – старший отряда с ненавистью и презрением посмотрел на деда Трифона. – Может, ты скажешь, где зерно хранится?
– Не трогайте деда, он ничего не знает, – решительно заявил Марк. – Я хозяин дома, с меня и спрашивайте.
– Хо! – удивился старший. – А ты чего по-русски балакаешь? Москаль, что ли?
– Я говорю с вами языком Ленина! – со снисходительной усмешкой проговорил Марк. – А вы, кстати, даже не представились и документ на право обыска не предъявили. Вы обязаны это сделать, поскольку политика военного коммунизма закончилась. Сам Владимир Ильич Ленин сказал это народу.
Лицо старшего исказилось до неузнаваемости, по нему прокатилась судорога. Мясистые щёки мелко затряслись, ноздри раздулись, как у носорога, а толстые губы поползли в сторону. Остекленевшие глаза упёрлись в лицо Марка. С шумом заглатывая воздух через широко открытый рот, словно его горло перехватил спазм, он на время потерял
