трамваи, толпа продвигается к центру,Там с утра разбитная торговля дары раздает.
Кто же он – человек, подставляющий волосы ветру,
Почему его вовсе не видит спешащий по делу народ?
Я не знаю ответа. Под тенью широкою крыши
Он сидит на скамье, его взгляд неулыбчив и строг,
На ладони его, неожиданно чудом возникший,
Расцветает и тянется к солнцу всем телом цветок.
Токай
Живу себе, себе же потакая,
И жизнь моя, как легкий ветерок,
Который мед венгерского Токая
Смешал с вином нехоженых дорог.
Дороги к нам приходят на порог
И вдаль зовут, туда же убегая,
А мне судьба мерещится другая,
Я сам себе, как говорится, бог.
И не идти проторенной тропою,
И не звучать простуженной трубою,
И не писать по замыслу зевак,
Но просто знать, что все еще случится,
Взойдет трава, расправит крылья птица,
И будет не иначе – только так!
«Все исчезло, прошло, лишь осталось полынное лето…»
Все исчезло, прошло, лишь осталось полынное лето —
Бабье лето, которое осенью люди зовут,
Тонкий томик стихов, по наитию купленный где-то,
И немного души – еле видимый солнца лоскут…
Как же ты преуспел, Бог, живущий в межзвездной
пустыне,
День прозрачный, тобой окрыленный,
чуть слышно звенит!
И мы слушаем звон, приносящий дыханье поныне
Твоей мысли, Создатель, бегущей от сердца в зенит.
Как же здесь хорошо! От плодов повзрослели деревья,
Те плоды не спеша собирает в корзины народ.
Будет радость в дому, будет птиц перелетных кочевья,
И всем бедам назло в ярких звездах ночной небосвод.
«Пробиваюсь в открытые двери, как вино, удивление пью…»
Пробиваюсь в открытые двери, как вино, удивление пью,
Получаю достаток по вере, по велению сердца люблю.
И живу, – эх, ты, бабочка-случай, всё ты рядом кружишь
у огня!
И огонь, – освежающий, жгучий окрыляет тебя и меня.
По незримым дорогам фортуны был он к смертным
не зря занесен,
Быть ему и могучим, и юным и гореть
до скончанья времен,
И пока мы скользим и плутаем в его зарослях
бликов-теней,
Случай-бабочка, кроха родная, окружи нас
заботой
