style="font-size:15px;"> Бетти сообщила, что в этот вечер проездом в Нью-Йорке будет доктор Грефенгейм. Многие присутствовавшие знали его: он был знаменитым берлинским гинекологом. Одно из противозачаточных средств назвали его именем. Кан познакомил меня с ним. Грефенгейм был скромный худощавый человек с темной бородкой.
– Где вы работаете? – спросил его Кан. – Где практикуете?
– Практикую? – удивился Грефенгейм. – Я еще не сдал экзаменов. Трудновато. А вы могли бы снова сдать на аттестат зрелости?
– Разве от вас этого требуют?
– Надо сдавать все с самого начала. И еще английский язык.
– Но ведь вы были известным врачом. Вас наверняка знают. И если в Штатах существуют такие правила, для вас должны сделать исключение.
Грефенгейм пожал плечами.
– Это не так. Наоборот, по сравнению с американцами нас ставят в более трудные условия. Вы ведь сами знаете, как все обстоит. Правда, специальность врача такова, что он спасает чужую жизнь. Но, вступив в свои ферейны и клубы, врачи защищают собственную жизнь и не допускают в свою среду чужаков. Вот нам и приходится вторично сдавать экзамены. Нелегкое дело – экзаменоваться на чужом языке. Мне ведь уже за шестьдесят. – Грефенгейм виновато улыбнулся. – Надо было учить языки. Впрочем, всем нам несладко живется. А потом я еще должен год проходить стажировку в качестве ассистента. Но при этом я буду по крайней мере иметь бесплатное питание в больнице и крышу над головой…
– Вы можете сказать нам всю правду, – решительно прервала его Бетти. – Кан и Росс вас поймут. Дело в том, что его обобрали. Один подонок, тоже эмигрант, обобрал его.
– Послушайте, Бетти.
– Да. Нагло ограбил. У Грефенгейма была ценнейшая коллекция марок. Часть этой коллекции он отдал приятелю, который уже давно выехал из Германии. Тот должен был сохранить марки. Но когда Грефенгейм прибыл сюда, приятеля как подменили. Он заявил, что ровно ничего не получал от Грефенгейма.
– Старая история! – сказал Кан. – Обычно, впрочем, утверждают, что переданные вещи были отняты на границе.
– Тот тип оказался хитрее. Ведь иначе он признал бы, что получил марки. И, стало быть, у Грефенгейма появилось бы все же некоторое основание требовать возмещение убытков.
– Нет, Бетти, – сказал Кан. – Никаких оснований. Вы ведь не брали расписку? – спросил он Грефенгейма.
– Разумеется, не брал. Это было исключено, такие передачи совершались с глазу на глаз.
– Зато этот подлец живет теперь припеваючи, – возмущалась Бетти, – а Грефенгейм голодает.
– Ну уж и голодаю… Конечно, я рассчитывал оплатить этими деньгами мое вторичное обучение.
– Скажите мне, на сколько вас обштопали? – требовала безжалостная Бетти.
– Ну знаете… – смущенно улыбался Грефенгейм. – Да, это были мои самые редкие марки. Думаю, любой коллекционер охотно заплатил бы за них шесть-семь тысяч
