Кутафье ему бы вряд ли удалось.
Последовавшие минуты растянулись в часы. А может, это и были часы – сознание помутилось, тело било в лихорадке. Уже привалившись к обитым железом воротам, он спросил онемевшими губами:
– Но за что ты… своих?
– Они мне не свои, – донесся из мрака ее высокий голос. – Они убили моих родителей, когда я была совсем маленькая, воспитывали, как одну из них. Они думали, я все забыла. Но я не забыла ничего. А теперь прощай…
– Постой, останься! – крикнул он в темноту. – Это же Кремль! Ты человек, а значит, твой дом здесь!
Здесь – и больше нигде! Для людей больше нет места в этом мире! Ты слышишь? Только здесь…
Они уже близко. Прощай.
– Он не слышал уже, как грохнули тяжелые засовы, не чувствовал, как подхватили его обмякшее тело крепкие руки, как волокли по пологому крепостному мосту, как тьма сменилась мягким факельным светом.
– Он пришел в себя!
Вестовой, переводя дыхание, застыл перед воеводой. Еще не дослушав дружинника, воевода резко поднялся и быстрым шагом направился к двери. В соседнем с «караулкой» помещении, что при Троицкой башне, собралось немало народа. Но при виде приземистой, крепкой фигуры вошедшего все раздались в сторону, освобождая проход к деревянной кушетке, на которой лежало тело в разрезанной лекарскими ножницами окровавленной рубахе.
– Жить будет? – коротко спросил воевода.
– Не знаю, слаб очень, – лекарь беспомощно развел руками. – Похоже на заражение. А может, и яд… Вколол ему адреналин, глюкозу из неприкосновенного запаса, так что какое-то время будет в сознании, но…
– Тихо! – отрезал воевода, склоняясь над бледным, как полотно, раненым дружинником. – Ты меня слышишь, сынок?
– Да… – прошептал дружинник, с трудом разлепляя веки и порываясь подняться.
Воевода жестом остановил его, присел на край кушетки.
– Говори! – тихо, но властно сказал он.
– А где она? – пробормотал дружинник, обводя пространство непонимающим взглядом.
– Кто? – нахмурился воевода.
– Девочка…
Воевода хмуро глянул на стоящего поодаль бойца дозорной сотни.
– Не было никакой девочки, – чуть удивленно сказал дозорный. Нервно пожал плечами. – Бредит он, вот и весь сказ…
Воевода нетерпеливо махнул рукой. Дозорный запнулся.
– По делу говори, – он снова обращался к раненому. – Что стряслось? Почему один вернулся? С экспедицией что? Где остальные?
– Кольцо… – прошептал воин. – Садовое Кольцо…
Воевода склонился к покрытому испариной лицу дружинника. Тот заговорил – лихорадочно, быстро. Речь его становилась все тише, слова стали путаться, смысл расплывался в горячечном бреду. Но когда голос его затих окончательно, смысл сказанного осознали все, кто был в каземате.
Воевода
