после того, как Мишка привез ее в роддом, она заплакала. Соседки по палате как-то попытались ее утешить, но это не очень помогло.
Потом пришёл врач, спросил, как она себя чувствует. На вопрос о дочери ответил уклончиво и даже, как показалось Яне, отвел глаза.
А потом начался ад. Яна, как в бреду, слушала что-то про тринадцатую хромосому, синдром патау, что ее девочка – генетическое отклонение и не проживет более трех месяцев.
Янина дочка умерла через месяц после рождения. Яне всего три раза разрешили взять ее на руки. И каждый раз, вглядываясь в ее лунообразное личико, обезображенное заячьей губой, держась за лишний пальчик на ее ручке, Яна задавала Богу только один вопрос. Господи, за что? Этот ребенок – плод великой любви. Такой любви, какую ты, господи, и представить не можешь. Она – жданная, желанная, такая любимая. За что, Господи?
А потом Яна умерла. Нет, не физически. Она по-прежнему ела, ходила, спала, даже плакала. Но той, прежней Яны, не было.
Яна почти каждый день проводила на кладбище. Она сидела у могилы дочери до позднего вечера. Молча, уставившись в одну точку. Сначала Михаил ездил за ней, уговаривал, ругался, на руках уносил в машину. Потом перестал. Яна не заметила этого.
Однажды Михаил снова приехал за Яной на кладбище.
– Яна, родная моя, так больше продолжаться не может. Я не прошу забыть, это невозможно. Я прошу не хоронить себя заживо. Жизнь, как это ни банально звучит, продолжается. Ты же знаешь, этот синдром – не наследственное заболевание. У нас будут еще дети.
– Я перевязала трубы, Миша. У меня никогда больше не будет детей. – Яна была абсолютно спокойна, равнодушна и безучастна.
Михаил дернулся, как будто кто-то сильно ударил его по лицу, скривился, сделал несколько шагов в сторону, потом как будто вспомнил что-то, вернулся и до стал из кобуры табельное оружие.
– На, возьми, полоумная баба. Грохни меня, а потом и себя следом. Тебе же наплевать на меня, на мои чувства, на мою боль. На твоих родителей, которые состарились на тысячу лет, глядя на тебя. На твоих друзей, которым ты нужна, даже если тебе дико в это поверить. На, стреляй. И все. И больше ничего не будет. Никогда. А здесь, здесь у нас еще может что-нибудь получится. Над асфальтом.»
Муха, почему ты никогда не рассказывала, что училась в балетной школе? Мы же вечно восторгались твоей прямой спиной, невероятным подъемом и на спор заставляли тебя сесть на шпагат посреди ГУМа. Ты вечно отшучивалась, дескать, у тебя в роду были африканские обезьяны. И никогда не ходила с нами в Большой. Муха, Муха! И, правда, Кошкин твой – полный идиот.
«Вся жизнь над асфальтом». Автор: Мария Кошкина, такая же примерно дура, как Катерина Иванна Польская.
«Солнечный свет резко ударил в лицо, и Соня открыла глаза.
Медсестра, раздвинув занавески на окнах, с улыбкой и бодрым утренним приветствием в стиле «а кто у нас такой молодец сегодня» придвинула
