style="font-size:15px;"> Так про себя и повторял с извинениями, чтобы не дай бог не аукнулось.
Шить мою щеку не стали на случай скрытого заражения, гвоздь тот еще был чистюля. Правда, до сих пор не понимаю, чего уж было так трястись, когда весь зад уколы уподобили дуршлагу?
Через пару лет завистливых насмешек кто-то из начитанных и романтически настроенных пацанов хлестко обозвал меня «меченым». Вышло уважительно, кличка приклеилась. Так страсти вокруг шрама-не-шрама улеглись сами собой.
Год назад, когда мне стукнул полтинник, я решил для разнообразия обрасти модной четырехдневной щетиной. В ней след от гвоздя затерялся больше чем наполовину.
Впрочем, ни подскочившую, словно в испуге, рассеченную бровь, ни поделенную пополам щеку я давно не замечаю. Зато каждый божий день вижу в зеркале едва заметную отметину в центре лба и непременно касаюсь ее средним пальцем. Выбор пальца не несет в себе и тени скабрезного намека, просто природа выделила его завидной длинной. Странная, ничем не объяснимая потребность движет мной. Даже если я в пух и прах разбит «перебральным» параличом, и незамедлительно потребна капельница с пивом. А лучше две. В обе руки. Прикосновение к шраму сродни нажатию кнопки на невидимом глазу приборе. Неслышный таинственный голос в два слова растолковывает мне труднообъяснимое: почему всего, что нагло хозяйничало и продолжает хамить в моей жизни, никак не удается избежать, а исполнившихся желаний – муравью не напиться.
– Так сложилось… – умиротворяет он мой неродившийся и скупой на бессмысленность внутренний бунт.
Наверное, все потому – должно же быть объяснение?! – что на четверть, а может и на всю половину я – немец. Как выяснилось. Или все это вранье? Семейные предания семьи, которой никогда толком и не было. Почему бы и им не оказаться такими же, под стать выдуманными? Как бы там ни было, но хорошо, что скрывали их в доме добротно, будто швы у хорошего скорняка. Не то быть бы мне битым своей же компанией. С одной стороны, Гитлер так и так капут. Даже если не верить, что покинул он нас там и тогда, как рассказывают в учебниках. Но как не заехать в глаз немчуре, «прибившейся» к пионерии и патриотической дворовой шпане?! Это, я вам доложу, не каждому под силу.
Эскулап что-то неясно чувствовал. Будто руку ему кто отводил, взгляд туманил. Я запоздало, однако же догадался об этом. Вернее – додумался. Задним умом все мы дивные мудрецы. Не зря же в последний момент доктор без причин заартачился, заныл, что сил у него нет, что электричество по ночам «неуверенное». Якобы сам я виноват: припозднился. Будто не он, а кто-то другой уговаривал меня не спешить.
– Зачем вам много электричества? – ехидно дознавался я. – Вы же не пытать меня намереваетесь?
Он мне: через десять минут смена, мол, закончится, а ему еще отчеты варганить про серебряную вилку в бицепсе, про челюсть, скорбно порушенную в трех местах.
Я ему свою линию гну. Про то, что весь «истомился жить в
