пора, а то совсем окоченею, видишь, какое лето холодное в этом году. А когда наша свадьба была, почти тридцать – жара, все быстро перепились. А какой ты красивый, стройный был, я млела от счастья. Ну и я тоже ничего, верно?
Помнишь какое платье на мне было шикарное? Длинное в пол, тогда только в моду входить стали такие, и шляпа с широкими полями, ты ещё долго сопротивлялся, фату хотел. А я шляпу. Я тогда на своём настояла… Наверное, это был единственный раз, когда тебе не уступила. Ну, с праздником тебя, с нашей золотой! Вот дожили – даже и выпить не можем. Видать всё своё и сладкое, и горькое мы с тобой отпили. Пойду, совсем ноги не ходят, еле-еле доплелась. Надо ещё как-то и домой вернуться. А то на этом холоде и околеть недолго. Прощай, Мотичка мой родной, может потеплеет, тогда чаще навещать тебя буду.
И протерев фотографию на памятнике, поцеловав его в губы и перекрестив на прощанье, она поплелась тяжёлой походкой переваливаясь, как старая гусыня, по аллее к выходу кладбища. Моросил противный леденящий дождь.
Её мужчины
15 октября – самая середина осени… Она всегда любила эту пору. Именно в этот день, точно такой же угрюмо- серый, с мелким нудным дождичком, с ковром из золотых листьев, покрывавший чёрный мокрый асфальт, она первый раз вышла замуж.
Тогда ещё и в помине не было никаких пробок в Москве, но в ЗАГС её жених Михаил почему-то приехал на полчаса позже и это, и то, что букет он привёз какой-то страшненький, куцый, уже было недобрым предзнаменованием предстоящей совместной жизни. Им было тогда девятнадцать. Свадьбу справляли у её родителей, гостей было человек тридцать и всю мебель из небольшой квартиры вынесли на лестничную площадку, оставили только столы и стулья в большой комнате да широченную тахту для молодых в маленькой.
Она, невеста, блистала в белом платье с искорками люрекса и оборочками на юбке до самого пола, которое сшила мама с тёткой, он пыжился в тогда обязательном, чёрном костюме из жатки и в белой синтетической рубашке, купленной у спекулянтов.
Как и положено на свадьбе, звучали тосты за обильным столом, кричали «горько», они стеснительно целовались, затем гремела музыка в раскрытые зачем-то окна, гости веселились, пели и плясали. Она ничего не ела и не пила-предстояла первая брачная ночь. Оба только слышали о какой-то интимной, таинственной жизни: друг у друга были первыми… Но её, этой самой первой брачной ночи, не было. Когда ушёл последний гость, оказалось, что предназначенное для молодых ложе, то есть мамина и папина тахта, было занято изрядно захмелевшим и распластанным во всю её ширину необъятным телом свёкра. Их любезно пригласила к себе переночевать соседка, спали на одной раскладушке даже не раздеваясь, рядом на диване храпел сосед, а в кроватке милое сопение их годовалого сыночка периодически переходило в требовательный рёв, который гасился соседкиным тихим пением.
Женщиной она всё же стала. Это произошло на следующий день на освободившейся тахте. Ничего кроме небольшой боли, она и не поняла. Очевидно всё так
