то же, только линейку сменяют тяжелые наказания. Когда Ты сказал, Царь наш: «Таковых есть Царство Небесное»[73], Ты одобрил смирение, символ которого – маленькая фигурка ребенка.
XX
31. И всё же, Господи, совершеннейший и благой Создатель и Правитель вселенной, благодарю Тебя, даже если бы Ты захотел, чтобы я не вышел из детского возраста. Я был уже тогда, я жил и чувствовал; я заботился о своей Сохранности – след таинственного единства, из которого я возник[74]. Движимый внутренним чувством[75], я оберегал в сохранности свои чувства: я радовался истине в своих ничтожных размышлениях и по поводу ничтожных предметов. Я не хотел попадать впросак, обладал прекрасной памятью, учился владеть речью, умилялся дружбе, избегал боли, презрения, невежества. Что не заслуживает удивления и похвалы в таком существе?
И всё это дары Бога моего; не сам я дал их себе; всё это хорошо, и всё это – я. Благ, следовательно, Тот, Кто создал меня, и Сам Он благо мое, и, ликуя, благодарю я Его за все блага, благодаря которым я существовал с детского возраста. Грешил же я в том, что искал наслаждения, высоты и истины не в Нем самом, а в созданиях Его[76]: в себе и в других, и таким образом впадал в страдания, смуту и ошибки.
Благодарю Тебя, радость моя, честь моя, опора моя. Боже мой; благодарю Тебя за дары Твои: сохрани их мне. Так сохранишь Ты меня, и то, что Ты дал мне, увеличится и усовершится, и сам я буду с Тобой, ибо и самую жизнь Ты даровал мне.
Книга вторая
I
1. Я хочу вспомнить прошлые мерзости свои и плотскую испорченность души моей не потому, что я люблю их, но чтобы возлюбить Тебя, Боже мой. Из любви к любви Твоей делаю я это, в горькой печали воспоминания перебираю преступные пути свои. Обрадуй меня, Господи, Радость неложная, Радость счастья и безмятежности, собери меня, в рассеянии и раздробленности своей отвратившегося от Тебя, Единого, и потерявшегося во многом[77]. Когда-то в юности горело сердце мое насытиться адом, не убоялась душа моя густо зарасти бурьяном темной любви, истаяла красота моя, и стал я гнилью пред очами Твоими, – нравясь себе и желая нравиться очам людским.
II
2. Что же доставляло мне наслаждение, как не любить и быть любимым? Только душа моя, тянувшаяся к другой душе, не умела соблюсти меру, остановясь на светлом рубеже дружбы; туман поднимался из болота плотских желаний и бившей ключом возмужалости, затуманивал и помрачал сердце мое, и за мглою похоти уже не различался ясный свет привязанности. Обе кипели, сливаясь вместе, увлекали неокрепшего юношу по крутизнам страстей и погружали его в бездну пороков.
Возобладал надо мною гнев Твой, а я и не знал этого. Оглох я от звона цепи, наложенной смертностью моей, наказанием за гордость души моей[78]. Я уходил всё дальше от Тебя, и Ты дозволял это; я метался, растрачивал себя, разбрасывался, кипел в распутстве своем, и Ты молчал.
Мф. 19:14.
«Поскольку что-то стремится к единству, постольку оно существует. Единство создает согласованность и единодушие… Простое существует само по себе, будучи единым; то, что сложно, стремится к единству согласованием частей и существует в той мере, в какой это ему удается» (Бл. Августин. «О нравах манихеев», 6). «Все существующее существует в силу единства… здоровье заключается в подчинении тела одному, красота – в объединении членов в одно» (Плотин. Эннеады, 6, 9, 1).
Бл. Августин имеет в виду «общее чувство» Аристотелевой и стоической психологии: чувство, которое коррелирует впечатления, получаемые от органов чувств. Бл. Августин идет дальше своих предшественников, приписывая этому чувству не только коррелирование внешних впечатлений, но и сознание себя как субъекта, получающего и коррелирующего эти впечатления. «Считаю очевидным, что это внутреннее чувство не только воспринимает то, что получено от пяти внешних чувств, но и чувствует, что они воспринимаются им» («О свободной воле», 2, 4,10).
«Увидя прекрасное в телах, не следует к ним устремляться, но знать, что они подобия, следы и тени: надо бежать к тому, подобием кого они являются» (Плотин. Эннеады. 1, 6, 8).
Плотин пояснял необходимость единого начала примером из мира материального: тела, разделенные на множество частей, теряют свой характер (Энн. 6, 9, 1). «Душе, ушедшей от себя, нанесет удары некая огромность, и душу мучит подлинная нищета, ибо по природе своей вынуждена она искать всюду единое, а множественность этого не позволяет» (Августин Бл. «О порядке», 1, 2).
«Смертностию моей» моим смертным телом (употребление абстрактного понятия вместо конкретного часто у Бл. Августина). Желания этого тела оглушили юношу, и это было наказанием за гордость, выразившуюся в стремлении быть независимым от Бога.
