боярских. Хотя уж который год с венчанья пошел, а ходит праздная. Не заладилось что-то у них двоих это дело.
Паче чаяния жена ответила:
– А к Морковым бегала. Ты спал без задних ног, шуму не слышал. А у них покража.
– Покража? – Божественные мысли разом вылетели из Стенькиной головы. – Какая?
– Деда их обокрали. Кто-то, знать, высмотрел, куда он свое добро прячет.
В Стенькиной голове мигом выстроилась лесенка, ведущая от пропажи в морковском хозяйстве к хорошему местечку в приказе, чтобы уж не земским ярыжкой целый день по торговым рядам в дождь и в мороз ноги бить, а сидеть в тепле, решая судьбы и принимая подношения. Вон Петька Власов помог купцу Колесникову вора словить – и где же Петька? В приказной избе! Морковы же – семья зажиточная, и с дьяками и с приходским батюшкой дружбу водит.
Вот Стенька, не позавтракав, и кинулся к дверям. И даже не заметил, с какой ехидной улыбкой Наталья ему вслед поглядела, и даже не подивился, чего это она не прикрикнула…
Он поспешил к соседям, пока кто другой его не опередил. Ведь ежели крупная покража – сразу в Земский приказ челобитную потащат, а там уж кто-то другой, не земский ярыжка Степан Аксентьев, а подьячий Деревнин, или Протасьев, или Колесников, или кто иной рвение окажет и богатого подарка дождется. Стеньке же за то, что приказания выполнял и для подьячего по этому делу ходил, в лучшем случае два алтына и три деньги перепадут – выше этого он еще не поднимался.
Не до пушистых лопухов и развеселых одуванчиков было ему, когда он несся той же тропкой, что и Наталья (которая, усмехаясь, ела сейчас первый из припрятанных пирогов). Земский ярыжка торопился пристегнуться к делу!
– Что у вас уволокли-то? – спросил он, входя на двор, откуда уже расходились все вызнавшие соседки и кумушки.
– Да вон у деда! Медвежью харю! – вразнобой ответили ему.
– Какую такую харю? – грозно вопросил Степка.
Дед, Савватей Морков, вцепившись в локоть осанистой снохи, а снохе уж за пятый десяток перемахнуло, ковылял Степке навстречу.
– Степа, голубь, ты ли?…
Дед сделался за последнее время странно подслеповат. Вон Стенькин дед отлично видел за три версты, а у себя под носом – никак. Савватей же Морков, наоборот, за две сажени видел только туманные пятна разного цвета, зато на столе перед собой, когда сидел, в молитвослове самые мелкие буковки разбирал.
– Я, дедушка! Что стряслось-то? – И Стенька изготовился запоминать.
– Пристыди хоть ты подлецов! – взмолился дед. – Сил моих нет! Ведь это Матюшка с Егоркой спрятали, вот те крест, Матюшка с Егоркой! Пороли их мало!
– Что спрятали, дедушка? – нагнулся к нему Стенька.
– Да харю же! Я их знаю, это они мне пакости строят!
– Тьфу! Какая еще харя? Скоморох ты, что ли, чтоб хари дома держать?
– С Благовещенья резал, с самого Благовещенья! – жалостно
