стало доходить, почему на объявление, повешенное Феоктистом Степанычем на лестничной клетке за батареей парового отопления, было так мало откликов…
– За-яв-ка… – Прохор вывел на оборотной стороне визитки крупные буквы. – От сумочного Прохора Терентьевича…
Оказалось, что в ванной комнате Феоктист Степаныч посадил бывшего банника Фалалея. И тот даже холодильного Ерофея пускать не хочет – совсем озверел. А помыться Прохору было страх как необходимо. С этим душным бабьим запахом, Гаврюшиным подарочком, он сам себе был противен. Даже людям сгоряча позавидовал – у них волосня так запах не принимает, как Прохорова шерстка…
Фалалей согласился пустить Прохора, только если на заявке Феоктист Степаныч пропишет «дозволяю». Но домовой дедушка увидел визитку и расшумелся.
– Дельная бумага, Прохор! – восклицал он. – Хозяйка ж ее искать будет! Ахти мне! Скажет – недосмотрел!
– Да у нее этих бумажек!.. – возмутился Прохор. – Кучей валяются! Если все пропадут – она, может, и заметит!
В общем, конфуз и неприятности. Феоктист Степаныч даже понесся смотреть Прохорово сумочное хозяйство – не сотворил ли новичок еще какой шкоды. Пока хозяева ужинали, они забрались на кресло, залезли в сумку – и следующий нагоняй был за то, что зеркальце, что держалось при боковинке на кнопке, отвалилось и пыльцой подернулось.
Мало того – пока с зеркалом разбирались, пока платочком его протирали, хозяева в гостиную пришли, большой телевизор смотреть. Пришлось домовому дедушке затаиться – чтобы, когда увлекутся, проскользнуть и незримо вернуться на антресоли.
Сквозь голоса Прохор явственно услышал – хрумкнуло.
– Это что такое? – спросила хозяйка. – Леш, на что это я наступила?
– Ты что-то такое под ковром раздавила, – сказал хозяин. – Погоди, я достану…
– Моя помада!
Тут только Прохор понял, куда загнал патрончик зловредный Персик. А вот как коту удалось приподнять край ковра – это он даже не пытался уразуметь.
– Помада – из сумки? – зловеще прошептал Феоктист Степаныч. Догадался!
– Ну!.. – огрызнулся расстроенный Прохор.
– Говорил же – за котом следи!
– Да кто ж его, кота, разберет?!.
– Прохор! – строго сказал Феоктист Степаныч. – Ежели тебе должность не по нраву – пути-дороженьки открыты!
– Да по нраву, по нраву! – Прохор немедленно опомнился. Дураком непроходимым нужно было сделаться, чтобы от такого хлебного места отказаться… с одной, то есть, стороны… А с другой – вот еще проведает Феоктист Степаныч про разборку с образцовым сумочным Гаврюшей, черти б его драли, и окончательно уразумеет, что не того на службу принял…
При одной мысли о Гаврюше Прохору тошно делалось. И он понимал, что таких знакомцев среди сумочных встретит немало.
Мысль о Гаврюше так преобразила физиономию Прохора, что Феоктист Степаныч принял ее выражение за полное и безупречное раскаяние.
– Смотри у меня! –
