, помнил ли он сам всё, им сделанное; и он объяснял связь вещей наглядно любому читателю, даже недавно пришедшему к науке.
Эпоху, в которую жил Грасиан, называют эпохой барокко. Мы обычно понимаем под этим словом пышность декораций, множественность изощренных элементов в архитектуре или музыке, внезапные зрительные эффекты, величие замысла и задушевную близость его исполнения, наконец, праздничность и при этом некоторую меланхоличность. Кто внимательнее изучал эпоху, безошибочно назовет принятые тогда формы: обманки (тромплёи) как имитирующие объемные вещи плоскостные изображения; декор, воплощающий идею внезапности в необычно сложенных листьях, завитках и раковинах; предпочтение асимметрии перед симметрией. Кто читал литературу барокко, перечислит ее мотивы: размытые границы между сном и явью, религиозное понимание миссии отдельного человека, остроумие и масштабность сравнений, изысканный синтаксис, перебирающий эмоции с целью настроить на нужную мысль. Такое приближение к барокко верно, но начнем с самого понятия.
Слово «барокко» первоначально означало что-то вроде нашего «причуда»: необычная форма, обещающая внезапную идею; с тем отличием, что идеи барокко при всей их причудливости всегда полезны. Как научный термин для обозначения значительной части европейской культуры XVII в. это слово ввел Генрих Вёльфлин в книге «Основные понятия истории искусств» (1915). В этом труде Вёльфлин противопоставил Ренессанс и барокко не просто как эпохи, сменяющие одна другую, но как творческие и интеллектуальные принципы, противостояние и смена которых еще не раз воспроизводились в истории. Барокко сделалось термином, как только было осознано, что и в культуре ХХ в. мы можем найти свои «ренессансные» и свои «барочные» явления: скажем, Малевич ренессансен, а Шагал барочен, или Ротко ренессансен, а Поллок и Уорхол барочны, Пикассо ренессансен, а Дали барочен.
Ренессанс, считал Вёльфлин, погружен в созерцание контуров и форм, для него важно отделить одно от другого, провести строгие тонкие контуры, чтобы считать судьбу так, как считывают алфавит. Прозрачное небо, рисунок в основе живописи, интерес к астрологии с ее числами и к математической геометрии, перспективные и инженерные штудии – вот первые приходящие в голову приметы Ренессанса, и они все «линейны», подчинены прямому мысленному лучу взгляда. Барокко противопоставило линейности живописность, а именно умение совладать с большими красочными формами, сближая тем самым непохожее. Поэтому барокко всегда спонтанно и выразительно, всегда требует обозревать предмет с разных сторон, находя несходное в сходном, а не только сходное в несходном. Барокко – это большой квест, обучающий видеть не то, как идеи становятся очевидными, но как они вовлечены в работу.
Жизнь Грасиана довольно обычна для выходцев из семей состоятельных и добившихся всего своим трудом. Родился он в семье доктора, и как старший ребенок предназначен был с детства к духовной карьере. Жертва первенца для церкви была обычна в городских семьях: в этом жесте сочетались религиозное рвение с желанием не дробить семейное имущество, но обеспечить надежный тыл всей семье, находящейся тем самым под некоторой защитой духовной конгрегации. В возрасте 18 лет Бальтасар вступил в Общество Иисуса, созданное Игнатием Лойолой. Иезуиты всегда славились как создатели первой системы образования современного типа, с классами и партами, журналами и оценками, контрольными и итоговыми работами.
Образование в Обществе Иисуса перестало быть наставничеством, обращенным к немногим или многим, беседой, не наблюдающей часов, или совместным истолкованием буквы и духа, но стало постоянным подтверждением своего профессионализма, постоянной исповедью перед самим собой и судом над самим собой. Все мы знаем, что иезуиты стояли во главе реакции против Реформации: именно Реформация создала слово «профессия» (исповедание веры как подтверждение качества веры, а значит, и качества работы) и переживание Страшного суда как события личной совести: Контрреформация не опровергла, а развила эти интуиции, введя профессионализм и совестливость в искусство. Если Реформация недолюбливала искусство за иллюзорность, то Контрреформация стала пестовать эту иллюзорность как царство личного переживания.
В 30 лет Грасиан стал профессором морального богословия в каталонской Лериде, а двумя годами позднее перебрался в Валенсию, в иезуитский коллегиум Гандии, где уже читал все основные философские курсы. В 35 лет Общество доверило ему высокое священно- служение: он стал официальным проповедником и исповедником иезуитского коллегиума в Уэске, в Арагоне. Назначенный на эту должность, он сразу начинает создавать пособия для себя и для будущих проповедников. Первым таким пособием стала книга «Герой» (1637), посвященная опровержению трактата Никколо Макиавелли «Государь» (1532). Государь, или, вернее, республиканский вождь Макиавелли – человек, переполненный жизненной силой, virtu, которую он хочет направить ко благу; но роковое устройство политики, в которой все друг с другом соперничают, заставляет его отступить от пути блага и превратиться в организатора больших событий. Герой Грасиана ничего не организует, он стоит перед лицом больших событий и больших открытий (Грасиан и жил в стране, совершившей Великие
