Петр Гордеевич, слушал, как пела романсы Любушка. А потом и вовсе свататься пришел.
– Ты вот что, доченька, – сказал тогда отец. – Если он тебе не мил, неволить не хочу. Только человек Петр Гордеевич не злой и обеспеченный, нужды знать не будешь, детки пойдут – станут жить в тепле и довольстве. А все это немаловажно, Любушка, немаловажно.
Отца своего Любовь Николаевна в тот день послушалась и согласие на брак дала. Да и лучшей партии сыскать в городе было невозможно. А как он ухаживал красиво! На коляске с открытым верхом кататься возил, конфеты французские дарил, на концерты в сад сопровождал. Сколько было слухов и домыслов, сколько зависти… да только все это прошло стороной, не задело. Перед самым венчанием голова юной Любушки кружилась от влюбленности в своего жениха – такого сильного, умного, важного и внимательного. Казалось, она вся наполнилась ожиданием счастья, того, что ждет впереди и обязательно случится. Юность всегда безоглядно верит в счастье. А потом взрослеет… и ничего.
Влюбленность растворяется в бесчисленных днях, на смену ей приходят обыденность, скука и дела, дела, дела…
И муж вроде все так же внимателен, и ты стараешься ему угодить, только вот поговорить вечерами оказывается вдруг не о чем. Он готов, но о заводах и лавках. Ты слушаешь, конечно, терпеливо и по возможности участливо. Но каждый вечер… о торговых делах… о том, сколько кирпичей продано… и сколько мужиков пришло из деревень просить работы…
Целые дни сидишь дома. И не знаешь, чем занять себя.
Нарядами? Да сколько их? Не переносить. Книжками? Читала… читала про написанные жизни и написанные страдания. Думала: хоть бы раз испытать полноту жизни, вот так, чтобы полным вздохом. Чтобы поймать счастье. А где оно – это счастье? Где-то мимо катилось.
– Это все от безделья, Любушка, – сказал однажды батюшка, видя ее тоску. – Делом тебе надо заняться.
Да только где оно – это дело? Были бы детки, тогда и дело бы нашлось. Вон сколько с ними забот. А деток Господь не дал. Десять лет уже жила Любовь Николаевна с мужем, начала увядать, и все ходила пустая. Поначалу – ездила к мощам и иконам, просила. К знахаркам ходила – пить заговоренную воду. Отец узнал, ругался сильно и запретил с мошенницами знаться.
Любовь Николаевна пощипала щеки, пытаясь придать им некоторый румянец.
Батюшка… его не стало пять лет назад.
– Одна, совсем одна, – сказала Любовь Николаевна своему отражению, потом приложила указательный палец к переносице и начала разглаживать появившуюся морщинку. – Старею.
Удивительно разве, что муж стал заглядываться на более веселых и молодых? Он же видит, все замечает – и скуку ее, и молчаливость, и равнодушие к застольным беседам, когда собираются гости. Да и бездетностью хоть и не попрекал, но разочарование мужа Любовь Николаевна чувствовала остро.
Одно оставалось неизменно – он до сих пор любил слушать ее пение. Может, только когда пела, и чувствовала себя живой. Пустота жизни
