и замеченных краем глаза мрачных, захламленных мусором пейзажей, я прошел за цыганкой весь её путь и очутился внутри цыганского жилища – просторном добротном доме со множеством пристроек, окруженным высоким забором. И дом, и пристройки, сверху донизу заполняли награбленные за долгие годы богатства.
Цыганка и ее толстый муж с кучерявой головой и налитыми кровью глазами стояли посреди своего обширного склада, о чем-то негромко совещаясь – деловито и не особенно торопливо. Я спрятался и замер, стараясь не шелохнуться, за плотной шторой из мягкой пористой ткани, прикрывавшей нишу неизвестного мне назначения, прислушиваясь с надеждой отчаяния – не застучит ли снова в груди украденное сердце, а сквозь дырочку в шторе разглядывая причудливую мешанину сваленных вдоль стен склада цыганских товаров. Более или менее ясно мне позволяла сделать это свисавшая с потолка на голом проводе старинная медная лампа, затопившая склад ворованных сердец мерзким грязно-красным светом, каким вполне могли бы светиться особым образом заколдованные мясные помои. От такого приятного и веселого света по углам складского помещения беспорядочно прыгали горбатые тени, выпученные глаза цыган сверкали болезненным рубиновым блеском, а на пышных квадратных коврах, грустно свисавших со стен, возникали и исчезали диковинные сложные символы, вызывавшие почему-то смертельную тоску.
Затем цыганка бережно достала из-за пазухи крупный бриллиант знакомой овальной формы с множеством золотых прожилок. Бриллиант ослепительно вспыхнул, затмив тенезменные световые испражнения лампочки под потолком. Я с гордостью понял, что цыганка держала на ладонях мое сердце. Порой именно таким я себе его и представлял. Но чувство гордости, естественно, быстро уступило место ощущению ужаса. Золотые и бриллиантовые огни жизни в моем сердце, лежавшем на грязных цыганских ладонях, стали стремительно гаснуть в лучах помойного света лампочки, одновременно почувствовал, как в груди неожиданно разливается полноводным потоком холод космического пространства. Я страшно закричал и схватился руками за скрывавшую меня штору. На ощупь штора оказалась жирной и теплой, ничем, практически, не отличаясь от куска сала, вырванного из туши свежезарезанной свиньи. Я не смог отодвинуть в сторону эту проклятую штору, наоборот, она плотно приклеившись к телу, повалила меня на холодный бетонный пол и сразу стало темно, жарко и противно. Я понял, что сердце мое погасло навеки…
…Проснулся от собственного крика, весь облитый потом, под натянутым до самого носа жарким ватным одеялом. Со страхом и отвращением отшвырнул его прочь и сел в кровати, бессмысленно пялясь в темноту за окном, жадно хватая ртом прохладный воздух спальни и с радостью прислушиваясь к гулкому биению сердца.
Таким меня и застала вбежавшая в спальню встревоженная Радка.
– Ты что раскричался? – заботливо спросив,
