богемского стекла.
Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.
– Старик в гостинице подарил, – заметил его интерес Веня. – Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.
– Класс, – кивнул Федор. – Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?
– А перед этим за что пили?
– За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?
– На фотографии, – тихо сказал Платон.
– Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?
– Согласен, – кивнул Платон и подвинул свой бокал.
Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.
Звонили долго и настойчиво.
– Кто там, Тони? – крикнул один из братьев из комнаты.
– Большая красная голова, – честно ответил Платон, держась за дверь.
Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.
– Откройте, это Аврора.
Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.
– Я принесла шлем, – она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.
– Это Аврора, она принесла шлем, – доложил Платон, возвращаясь к столу.
– А теперь – за любовь! – По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.
– Думаете, он там будет любить? – засомневался Платон.
– А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? – логично заметил Федор.
Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.
– У вас всегда тут так светло по ночам? – поежился Веня. – Ночь должна быть темной.
– Это смотря для чего, – заметил Платон, собираясь объяснить, как восхитительно бродить по городу в молочной воде разлившегося по асфальту неба, с утопившимися в ней фонарями, но вдруг не смог подобрать слов. – Все фонари утопились, – захихикал он.
– Зря мы его так напоили, – донеслось издалека, как сквозь вату в ушах. – Он не сработает.
– Сработает. Видел, как он сделал это с закрытыми глазами?
– Так то же вблизи. А там неизвестно, с какого расстояния стрелять придется.
– Кому стрелять придется? – насторожился Платон. – Я не умею стрелять! Вы меня не за того принимаете! Я всю жизнь был бухгалтером, средненьким таким, благоразумным бухгалтером.
– Видишь? Отлично соображает и отвечает за слова!
Платон очнулся в самолете. Голова раскалывалась. Он осмотрел небольшой
