или альпинистом. Но потом – назад, в тюрьму, потому что там хорошо, там сейчас – макароны.
Слово «свобода», лишенное мысли о Боге, об искуплении тела нашего, до наступления которого мы стенаем сами в себе (Рим. 8, 23), есть какая-то насмешка и издевательство. Свобода без Бога есть некая смрадная ложь. А всякая смрадная ложь, жонглирующая священными понятиями, есть идол. Именно это – идол, а не что-либо другое.
В городах действительно «главы пред идолами клонят», и самых любимых болванчиков штампуют политика и коммерция.
Человек спокойно смотрит ролики о паразитах в матрасе или о хлорке в водопроводной воде. О паразитах в общественном сознании и о хлорке в собственной голове человек уже слушает с гораздо меньшей степенью толерантности.
Алеко у Пушкина – гордец. Убежав из города, он на природе проливает кровь, странно сближаясь с другим литературным персонажем – шукшинским беглецом из лагеря в рассказе «Охота жить». Там, наоборот, злодей с волчьими повадками бежит из мест лишения свободы именно в город, где слабые и разнеженные люди боятся смерти и тех, кто не боится убивать.
«Ты не знаешь, – говорит беглец охотнику, которого в конце рассказа предательски застрелит, – как горят огни в большом городе. Они манят. Там милые, хорошие люди, у них тепло, мягко, играет музыка. Они вежливые и очень боятся смерти. А я иду по городу, и он весь мой. Почему же они там, а я здесь? Понимаешь?»
Это еще она проблема городов, которые чем больше по размеру, тем страшнее на окраинах. Маня теплом и сытой праздностью, они способны ужаснуть подлинными джунглями, куда лучше не заходить с наступлением сумерек.
В отечественном кинематографе этот контраст выражен в фильме Балабанова «Брат». Для доброго немца Гофмана город – это безликая сила, способная любого изломать. А для Данилы это место жительства массы слабых людей. И Данила без страха ходит по шумным улицам с плеером в ушах, потому что сам может убить кого хочешь.
Двусмысленность – одна из характеристик нашей жизни. Срубая лихо голову одной проблеме, мы вскоре обнаруживаем уже две головы на месте недавней смертельной раны. Со временем и руки устают, и лезвие тупеет, а сложности все умножаются на глазах у сражающегося со сложностями человека.
Дело не в городах и не в бегстве от них. Дело в самом человеке, который, куда бы ни пришел, всюду приносит себя самого, причем себя испорченного. Так и заканчиваются «Цыганы». Укорив вначале городское рабство и воспев природную простоту, Пушкин заключает все же, что:
Счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны.
Александру Сергеевичу спать до Страшного Суда в надежде на милость Бога и людские молитвы. А нам жить еще, сколько Бог даст, всматриваясь в черты окружающей жизни и пытаясь понять ее. Для чего, собственно, и книги пишутся, и разговоры разговариваются.
