и пела псалмы, чувствуя себя хорошо весь день вплоть до вечера, когда у нее случился припадок. Она, в ужасе и слезах, стала кричать о вышеупомянутой мамаше Сэмуэл, что та засовывает ей в рот мышь, а то и кошку, лягушку, и иногда жабу, хлопая в ладоши перед своим ртом. Внезапно в этом кошмаре она вырвалась из рук, которые ее удерживали, и выбежала в дверь в другую комнату, где ноги вдруг ей отказали. Она была подхвачена той, что следовала за ней, продолжая кричать про мышь: «Мамаша Сэмуэл, я не буду твоей мышью!» После этого она вообразила, что мышь находится у нее в утробе.
27 февраля она чувствовала себя в целом хорошо, но была в припадке весь день. Она бодрствовала, но при каждом втором слове кивала, будто ее клонило в сон. Многократно, и с едой во рту, и когда делала что-то, она кивала головой и так клонила ее ниже и ниже с каждой минутой. Это состояние дремы, будто во сне, но без сна, продолжалось почти два дня.
28-го, если прежде ее выгибало назад, то теперь согнуло вперед, притягивая к земле, будто вставая на голову и выворачивая руки назад. И если кто-то пытался выпрямить ее, она орала на присутствующих, опасаясь, что ее суставы разорвутся. И никто не решался силой изменить ей стойку.
1 марта во время обеда она вдруг начала очень болезненно чихать. Чихала почти сорок раз кряду и так быстро, что невозможно было сосчитать. Из-за этого у нее пошла кровь носом и горлом. Ночью, будучи в постели, она впала в припадок более жестокий, чем все прежние. Проливая слезы со всхлипами и вздохами, жалостливее которых трудно вообразить, плача и не имея возможности успокоиться (ее рассудок был полностью парализован), она говорила, что теперь ведьмы убьют ее отца, изничтожат ее со всеми сестрами. Это продолжалось более двух часов, после чего у нее во сне случилось сильное кровотечение: не менее пинты вылилось из ноздрей и рта.
Проснувшись утром, она ничего не помнила, даже того, что вообще шла кровь. 2 марта все припадки у нее были веселыми, исполненными, как часто случалось, задорного смеха, такими грубыми и чрезмерными, что если бы они были осознанными, то за них было бы стыдно. Они состояли из легких шуток и веселых проказ собственного изобретения, вынуждающих всех вокруг и ее саму сильно смеяться. В этом приступе она выбрала одного из своих дядюшек, чтобы поиграть в карты. Желая положить припадкам конец, [он согласился,] и они стали играть. Вскоре после принесли книгу и положили перед ней, отчего ее немедленно отбросило. Как только книгу убрали, она тут же выправилась и продолжила игру. Это проверялось и подтверждалось несколько раз.
Во время игры в карты ее глаза были почти полностью сомкнуты, но скрытно кое-что подсматривали. Она видела карты, но ничего более; она узнавала своего дядю, но никого другого; она слышала его и отвечала, но только ему; она замечала, когда он нарушал правила игры и крал ее фишки или карты, но любой другой мог вытащить их из ее рук – она бы ничего не увидела и не почувствовала. Порой она выбирала кого-то другого, кого видела и слышала: иногда маленького ребенка, но не более чем одного на один припадок.
