самого сладкого швейцарского шоколада и желанней самой прекрасной женщины.
Одно смущало археолога:
– Ну, допустим, милостивые государи, что мы все-таки настигнем наших похитителей и даже, допускаю такую возможность, разгромим их в самом их сердце, азиатском логове. Хотя надеяться здесь на то, что огнестрельное оружие поможет нам одержать верх на людьми, которые могут переноситься во времени, для меня, например, не представляется возможным. Но допустим, – Сомохов перевел дыхание, – допустим, мы победили их и захватили статую богини, которую они явно используют как машину для переноса людей и предметов сквозь временные пласты… Машину времени, что ли?! Что мы сможем с ней сделать, как запустим тот механизм, что переносит сквозь эпохи? Даже захвати мы пленных – а я не думаю, что все они умеют управлять этим процессом, – так вот… Даже захвати мы пленных, как мы заставим их открыть нам эту тайну, ежели все они будут выбирать смерть, как тот плененный охранник, зарезанный уважаемым господином Струппарсоном?
Пока Малышев хмурил брови, изображая раздумья по поводу сказанного, а Горовой перебирал вещи в своем мешке, демонстративно делая вид, что его это не касается, Захар стукнул себя по лбу и полез за пазуху.
Покопавшись там секунд десять, он радостно извлек на свет Божий замотанную в старую портянку латунную табличку. Положив свою находку на стол, красноармеец начал объяснять:
– Я эту железячку около статуи нашел. Думал, вдруг, кто сможет прочитать, что тут за письмена такие. – Он слегка пожал плечами и незаметно шмыгнул носом. – Я б и сам что прочитал, да читать не умею справно. А тут написано так, что я и букв разобрать не мог.
Малышев поднял табличку, но, едва взглянув, у него из рук ее выхватил Сомохов.
Вытянув из нагрудного кармана френча, который он по старой привычке носил под «новой» одеждой, свои очки и водрузив их на кончик носа, ученый принялся изучать текст, найденный Пригодько.
В процессе чтения (было видно, что язык надписи не составляет для него проблемы) лицо археолога то светлело, то хмурилось. Трое остальных жителей двадцатого века внимательно отслеживали эти перемены, но перебивать ход мыслей ученого не решались.
Наконец Улугбек Карлович откинулся к стене, у которой стояла лавка, и глубоко выдохнул. Это послужило сигналом.
– Ну, что там? Как? Что написано?
Сомохов неторопливо снял и протер очки, которые он берег как свое главное сокровище. Он собирался со словами, формулируя в уме и переводя на доступный язык прочитанное и понятое, анализируя неясное. Потом повернулся к Горовому:
– А ведь наши мальчики молодцами оказались, Тимофей Михайлович. Это от них табличка. Написана на древнеарамейском. Пишут, что, как мы исчезли, они взволновались, но решили ничего не трогать. Ночью отстреливались от всадников Калугумбея, а к утру жандармы подъехали,
