style="font-size:15px;"> Ни в коей мере не противопоставляя себя обществу, а наоборот, чувствуя себя его неотъемлемой частицей, я полагаю, что нашему обществу (и человечеству в целом) не хватает прежде всего духовного богатства. Не открою новой истины, если скажу: человек богат добротой, а счастлив любовью. Этому учат и древние заповеди святых мудрецов, и трактаты философов, и классические произведения искусства. Однако многие концерты, призванные очищать и возвышать души, всё чаще превращаются в лучшем случае в дискотеки, а в худшем – в погромы после рок-фестивалей.
Эстрадные артисты нового поколения («новой волны», как теперь выражаются) всё реже ищут свой идеал в искусстве или пытаются создать имидж положительного героя в своём видении и понимании мира. Их творчество порой замыкается в кругу образов зла и насилия, глупости и вульгарности. Даже такие чисто профессиональные критерии и требования, как наличие голоса у певца или присутствие мелодии в песне, сейчас стали почти архаичными и вовсе необязательными. Ещё недавно слушатель, оценивая творчество исполнителя или автора, мог критически заявить: «Да у него же нет голоса» или «В этой песне нет мелодии». И такой слушательский приговор был чем-то вроде естественного отбора – отсева, начинавшегося уже с дворовой и школьной самодеятельности.
Сейчас же, когда на слушателей с эстрады обрушился буквально шквал хрипа и крика, шума и стука, я затрудняюсь утверждать, в какие времена было легче эстрадному артисту или автору-песеннику: в 70-е годы, когда я начинал свою карьеру, или нынче, когда, казалось бы, для свободного творчества нет преград. То были годы жёсткой цензуры, полновластия бюрократической машины, но одновременно, как ни странно, и годы компетентных художественных советов, большого внимания к художественным процессам, происходившим в обществе, внимания как «сверху», так и «снизу».
Хочется верить, что государственный эксперимент «Впервые без намордника» (прошу прощения за резкость) закончится в конце концов победой светлых сил, рождением нового, свободного, национального искусства. Однако это «новое» всё больше равняется на нэповские образцы типа «Мурки» или «Цыплёнка жареного», творческая свобода у некоторых артистов венчается снятием на сцене штанов (а то и нижнего белья), а понятие «национальное» для многих вообще звучит как «кантри» или «кантруха» и связывается скорее с прошлым, чем с настоящим, а тем более будущим. Да и русский язык многие поп- и рок-исполнители уже называют «совковым», считая языком будущего, конечно же, английский, а вернее – американский в вульгарно-уличном варианте.
«Национальное» в русском искусстве всегда было открытой и болезненной проблемой. Причём проблемой не для деятелей искусства – художников различных национальных корней и разного социального происхождения, слагавших и слагающих единую, «безгранично-многогранную» культуру, – а проблемой «деятелей вокруг культуры», опутывавших и продолжающих опутывать
