так как вечер-встреча транслировался прямо в эфир, вдруг стал спускаться со сцены.
Ростова и сама уже поняла, кто именно снимал эти кадры, но она никак не ожидала увидеть сегодня самого Германа, живого и такого родного, единственного из оставшихся в живых… И уже идущего в ее сторону.
Шатров подошел к тому ряду, где сидела Ростова, и во всеуслышание объявил:
– Дорогие наши ветераны, наши победители… Мне довелось быть среди тех, кто уже никогда не вернется домой, кто отдал свои жизни за нашу с вами Победу, чьи образы сохранила эта старая кинопленка. Прошло много лет. Я не думал, не надеялся, что увижу кого-либо из них в живых…
В это время молодой телеоператор делает наезд на взволнованное лицо Надежды Федоровны, чтобы все могли увидеть удивительное и красивое лицо нашей героини.
– Мне это снится, – продолжал Шатров, – или я действительно вижу вас, нашего ангела-хранителя – санинструктора Наденьку Ростову?.. Такую же молодую и красивую, словно сошедшую с экрана…
От такой неожиданности Надежда Федоровна смутилась и даже закрыла лицо руками.
Какой-то молодой человек уже подает ей букет алых гвоздик, а весь зал встает, взрываясь аплодисментами.
После торжественной части вечера-встречи был праздничный концерт, после которого Ростова и Шатров зашли в привокзальное кафе и какое-то время до отъезда Надежды Федоровны вспоминали о былых днях. На столике перед ними стояла тарелка с традиционными эклерами, ваза с фруктами, креманки с мороженым и бутылка полусладкого шампанского.
– Герман, – говорила, обращаясь к нему, Надежда Федоровна. – Ты всегда был и по сию пору остаешься очарованным романтиком. Ты думаешь, что я не догадывалась, кто каждое утро клал полевые цветы на мою подушку?
– Это хорошо, что ты все помнишь. Знаешь, Надежда, я ведь много лет снимал самых разных людей: от генералов и маршалов до простых рядовых, в том числе и женщин… Но никто из них не сумел… Не смог… Даже не знаю, как тебе это сказать… Ты не забронзовела… понимаешь! Такое впечатление, что мы с тобой даже не расставались…
– Оставь это… Да и лицо мое все испещрено тревогами и волнениями… А что касается состояния – тут ты, пожалуй что, и прав. Но в этом нет вины наших ветеранов. Те подачки, что им дают, как, например, право купить что-то из обихода, но вне очереди, вызывают у народа лишь озлобление. Да я и не видела ни разу, чтобы кто-то из нас шел покупать тот же батон колбасы вне очереди. Бронзовеют, как ты говоришь, те, которые всю войну просидели в штабах или в глубоком тылу, всякие армейские снабженцы, не испытавшие страха и боли войны, не ощутившие на своей шкуре ее потерь. Это они, по сути, не имеющие даже боевых наград, выступают сегодня на встречах со школьниками и на экранах телевизоров. И врут, врут про то, что не ведали, не испытали, без зазрения совести или от старческого склероза, иногда выдавая чужие подвиги за свои. Именно они требуют себе почестей и внимания. А простые труженики той войны благодарны
