мама. – Прибавила бы тепла.
– Лето на дворе, мама, – укоризненно и мягко посмотрела на нее Валя.
– Разве? – мама поежилась, и набросила на свои плечи пуховый платок – мой подарок из его первой официальной офицерской зарплаты.
Ей было всего 65 лет, но выглядела она сейчас гораздо старше и немощней из-за огромного числа морщин на дряблом лице, и еще больше из-за чувства неуверенности и самого настоящего страха, которые владели ею вот уже вторые сутки.
Подошла дочка, прижалась к старческой щеке, но выдержала, не заплакала.
– Ничего, мама. Все будет хорошо.
– Холодно вот, – снова жалобно произнесла мама, и без паузы добавила. – Ведь вчера он обещал весточку подать. И даже не позвонил.
– Погода, наверное, плохая, – скупо улыбнулась невестка, и, обрадовавшись невольной возможности сделать что-то конкретное, предложила. – Мы сейчас электрокамин включим.
– Холодно. Знобит. – Мама блуждающим отрешенным взглядом, наверное, в тысячный раз осмотрела комнату, будто пытаясь найти причину своей зябкости, и снова увидела только портрет мужа на стене. Глаза ее затуманились, но слез не было. В выражении её лица сейчас отчетливо можно было прочесть и радость, и печаль, и гордость, и неуверенность. И было в нем еще желание вспомнить все….
Говорят, что о событиях в возрасте трех-четырех лет человек не может помнить. Не хочу сказать, что я был исключением из правил, но некоторые события этого возраста запомнились мне на всю жизнь. Возможно, что они запомнились мне потому, что были связаны с большими переживаниями, большими даже для моего возраста. Так вот – я помню.
Итак. Лето 1943 года. Мне было тогда целых три года. Наша семья жила в городе Днепродзержинске Днепропетровской области. В городе хозяйничали немцы. Отца угнали на принудительные работы. Дома оставались я, мама и сестренка двумя годами старше меня. Вот в это время видно и понял я, что значит для человека голод.
Мы жили в бараке, а напротив, метрах в пятидесяти, стояло двухэтажное здание бывшей школы. Окна здания были всегда распахнуты, и оттуда неслась музыка, громкие голоса. Взрослые говорили, что это какая-то перевалочная база немецких солдат перед отправкой на фронт. Им давали передохнуть день-другой.
Детвора постарше все время кружилась поодаль от здания, посматривая на окна, в надежде на то, что кто-то выбросит кусок хлеба или другие остатки пищи, которые еще можно было бы использовать для пропитания.
Вокруг здания постоянно ходили часовые, но шустрая ребятня находила просвет и успевала добежать до заветного лакомства, прежде чем появлялись автоматчики. А неудачникам доставалось иногда не только по мягкому месту. Но детей никогда не арестовывали.
Однажды июньским утром я увязался за ребятами, которые отправились к школе. Меня не приглашали с собой, но и не прогоняли. Каждый был занят собой. Они знали, что «голодного волка ноги кормят», и им нужно было
