для поцелуя. Потом мы с Брендой пожали друг другу руки.
В следующую субботу она пришла рано и одна, без подруги. Я сразу же сел за мольберт. Я умею работать достаточно быстро, но только когда иллюстрирую книги, а когда пишу маслом, дело идет очень медленно. Я работаю тонкими кисточками из коровьей шерсти, в манере мелких мазков, настолько частых, что они сливаются в сплошной тон. Я очень тщательно прописываю все детали и стараюсь создать ощущение одинаково яркого света, разлитого по всей плоскости холста. Несмотря на модернистские сюжеты моих картин, моя техника, как отмечали некоторые критики, держится в рамках традиции так называемых фламандских примитивистов, в частности братьев ван Эйков.
Приступая к портрету Кэролайн, я хотел прежде всего передать на двухмерной плоскости ощущение живого, объемного тела, которое осознает свое место в пространстве и заполняет его целиком. Сперва я решил, что она – не отсюда, с другой планеты, хотя, конечно же, все было с точностью до наоборот. Это я прибыл на Землю из какой-то далекой галактики и теперь наблюдаю за жизнью земных обитателей своим озадаченным инопланетным взглядом – я здесь чужой, ни к чему по-настоящему не причастный, и самые обыкновенные явления и вещи повергают меня в недоумение. Но я снова отвлекся. Я хотел передать на картине всю полноту ее плоти и поэтому спросил, не согласится ли она позировать мне обнаженной. Кэролайн отказалась, и меня это даже обрадовало. На самом деле, если бы она согласилась, я бы, наверное, огорчился. Мне нравилась ее pudeur[8].
Но я придумал один хитрый ход, как обойти ее категорическое нежелание раздеться.
На этот раз мы остались в комнате, поскольку мне не хотелось устраивать на пристани представление с мольбертом, палитрой, раскладным стулом и прочими атрибутами живописца на выходе. В помещении было жарко, лицо у Кэролайн потело, и она периодически прерывала сеанс, чтобы припудрить носик. Но даже когда мы садились работать, она постоянно вертелась, ее взгляд беспрестанно блуждал по моей художественно захламленной студии, и как я ее ни упрашивал посидеть хоть минуту спокойно, ей все равно не сиделось на месте.
Она много рассказывала о своем детстве и о том, как она представляет себя в роли матери. У нее будет много детей, и она будет очень хорошей мамой. Я задавал ей вопросы, побуждая ее говорить, но не особенно вслушивался в ответы, думая о своем. Для меня работа над этим портретом была неким магически-эротическим действом, формой взаимного обольщения, когда ее ускользающий образ, пойманный мною в ловушку красок, захватит в итоге меня самого и уже не отпустит, и я обрету в ней свое отражение. Это было почти как мистический брак из алхимических рукописей, когда черный король восходил на любовное ложе с белой королевой внутри стеклянной реторты и плодом этого царственного союза был фантастический гермафродит, предстающий во всем своем ярко-красочном великолепии.
Я не хотел выражать в этом портрете себя.
Стыдливость, целомудрие (фр.).
