попадали на землю и, суча в воздухе белыми, промытыми пятками, зашлись в мстительном восторге: «Бяка! Бяка!»
…На четвертый день пастушества, в субботу, наконец-то, разведрилось и проглянуло солнце. Земля после трехдневных дождей, быстро подсыхая, запарила, разом стало жарко и душно. Виталик, раздевшись к полудню до пиджака, уже несколько раз запускал кнутовище под рубашку, с наслаждением чесал между лопатками, мечтал о вечерней бане. На берегу Кержи не выдержал, разулся, с наслаждением пополоскал опревшие, задыхающиеся в резине ноги в мутной от дождей, холодной, непрогретой воде. Долго рассиживаться, правда, не пришлось. Скотина от оводов и слепней начинала сатанеть. Коровы ломились, спасаясь от кровососов, через кусты подальше от реки на ветерок, на прибрежную горку. Заворачивая их по высокой, еще мокрой траве в очередной раз на луг, чтоб не дали деру с горки в деревню, Виталик совсем выпустил из виду проказливую коровенку Генки Демьянова, которая, пока пастух бегал по косогору, тут же перебралась в брод на другой берег реки, где принялась, подманивая остальных коров, утробно реветь и рыть рогами землю.
Пришлось снова разуваться и босиком, высоко закатав штаны, больно ударяясь о скользкие камни на дне реки, перебираться на другую сторону Кержи. Лезть обратно в речку корова не хотела, хоть тресни. Виталик пытался и уговаривать ее, и подталкивать – бесполезно! Упрямое, строптивое животное, широко и грузно раскорячившись, словно вросло в землю, продолжая призывно трубить, воспаленно косясь на Виталика дурным, на выкате, глазом. Терпение Виталика лопнуло. Кнут он оставил на другом берегу рядом с сапогами. В горячке, не размышляя о последствиях, Виталик решительно выломал в ивняке длинный, гибкий прут и, секанув несколько раз для острастки со свистом воздух, принялся с яростным остервенением, не помня себя, нахлестывать корову по худой, мосластой хребтине. Несколько наиболее сильных ударов хлыстом вспороли корове кожу до крови, на глазах вспухли толстыми, насосавшимися пиявками рубцы. Тут побежишь! Протяжно и обиженно замычав от боли, корова, грузно и неуклюже, как только ноги о камни не переломала, тяжелой махиной ринулась в воду… Виталик не на шутку струхнул, быстренько следом пересек речку, по-солдатски, мигом обулся и, нагнав корову, попытался клочком травы затереть следы от побоев. Рубцы позеленели и стали еще заметнее.
Пас в этот день Виталик как никогда долго, до сумерек. Зародилась наивная мысль, что рубцы, возможно, рассосутся, ранки затянутся, а если нет, то в темноте не будут так заметны. Он несколько раз осторожно подкрадывался к корове, пристально разглядывал ее спину. Нет, рубцы не исчезали, не рассасывались. И Виталик медлил, затягивал с возвращением в деревню. И только, когда солнце окончательно провалилось за горизонт, небо загустело темной синевой, а с речки потянуло холодом и сыростью, Виталик развернул стадо в Романово.
Как назло, встречал в этот вечер свою непутевую коровенку
