если теперь можно было называть работой то, что он делал, ноги почему-то сами привели его в контору к Дьяконову, на огонек. Сергей Васильевич был не в меру грустен и задумчив, показалось, как-то особенно тепло поздоровался с Виталиком, обрадовался. В кабинете у Дьяконова было сумрачно и пусто, горела только настольная лампа с металлическим колпаком, ярко высвечивая контрастным низовым светом блестящий шелк красно-малиновых, с тяжелыми желтыми кистями, знамен в углу. Виталик знал, что это были особые знамена, переданные совхозу «на вечное хранение за успехи в социалистическом соревновании». Привычные слова, они как-то сами собой, машинально, выстроились у него в сознании с каким-то неожиданным, странным предчувствием, что, возможно, он видит их в последний раз, и ему стало чего-то очень жаль.
– Вот перебираю бумажки, порядок навожу, – кивнул Сергей Васильевич на стопку разноцветных канцелярских папок на столе с тесемками, завязанными бантиком, – а лучше сказать, итоги подвожу… Ты по делу или так? – бегло взглянул он поверх лампы на Виталика.
– Так… – вяло сказал Виталик, оглядывая, как в первый раз, кабинет Дьяконова.
– Грустишь, значит?.. Бывает. Я вот тоже, брат Виталий, грущу… – прокашлялся наигранным смешком директор совхоза. – Первый раз за тридцать лет не спустили план на следующий год. А куда русский человек без плана? Никуда… на печку заберется, не сгонишь потом… План, он нашему брату спать не дает, кровь разгоняет.
Виталик растерянно посмотрел на Дьяконова и неожиданно наивно, по-детски, как робеющий ученик учителя, спросил:
– Что будет-то теперь, дядя Сереж?
Дьяконов завязал бантиком очередную папку, меланхолично взвесил ее на пухлой белой ладони:
– Вот здесь вся документация по газификации Романова на будущий год… Осточертело всем дровишки палить, тысячу лет палим… сколько возни с ними – привези, напили, расколи, в поленницу сложи… А тут спичку к форсунке поднес и только регулируй потом температуру в доме. Думал, сделаю последнее хорошее дело и на пенсию, на заслуженный отдых… Что будет, говоришь? – отложил Дьяконов папку в сторону и забарабанил по ней короткими, аккуратно-прямыми пальцами, невесело улыбнулся: – Легче сказать, чего не будет… Газа, похоже, в Романове уже никогда не будет. Зато рынок будет, племяш ты мой дорогой!
Виталик, вытягиваясь над потоком света от лампы, вопросительно взглянул на Дьяконова.
– Рынок – это, брат мой, сурово… – нехотя ответил Дьяконов. – Рынок – это когда выживает тот, у кого мозги хитрее, лапы сильнее, зубы острее… Рынок – это теперешняя жизнь с точностью до наоборот… Опасная игра затевается, – вздохнул он, – опасно это, на полном ходу дать полный назад. В щепки все разнесет. – Дьяконов опустил голову, привычно поскреб плешивый лоб. – Горбачев доболтался, Ельцин его вот-вот спихнет. За Ельциным стоят молодые волки… хунвейбины. Они задерут подол России-матушке, как уже один раз
