на нее с кривой ухмылкой, вечно уродующей лицо его отца, и выдохнул с неприязнью:
– Ничего ты не сможешь, поняла! И я буду жить там, где захочу! Мне уже двенадцать лет!
– Я помню, что тебе двенадцать лет, – кивнула она коротко и вдела руки в карманы юбки, чтобы, не дай бог, не вцепиться в сына и не начать его трясти от бессилия и злобы. – И что?
– А то! Что, если суд спросит, с кем я хочу жить, я отвечу…
– Су-у-уд? – Она обомлела.
Как все далеко зашло, господи! Ах, Сашка, Сашка! Как ты мог, подонок?! Как мог позволить себе покуситься на последнее, что у нее осталось от их совместного счастья?! Игорек, деточка, маленький смешной кутенок, до шести лет проспавший в маминой кровати. Что он с тобой сделал?! Чем испортил?! Чем купил?! Что внушил?!
– Какой суд, сынок? – выдавила она с трудом, немного справившись с потрясением. – Он что, собрался со мной судиться?! Вы… Вы что, вступили в сговор?! Сыночка… – Горло перехватило, и она всхлипнула. – Ты… Ты тоже предал меня?!
– Мам, не начинай, – промямлил Игорек уже безо всякого выражения, виновато шмыгнул носом и попятился к двери, на ходу надевая шапку и застегивая куртку. – Я еще сегодня дома у папы переночую, а завтра… Завтра точно к тебе, мам.
У папы, значит, дома. А у нее?! Кто она ему? Кто она им всем: бывшему мужу, сыну, извергам, ежедневно наводняющим школу?! Чудовище безликое и заурядное?! Нечто бесформенное? Без души, без сердца, без чувств и желаний? Что… Что они все с ней сделали?!
Анна не помнила, как вышла из школы, как передвигала ноги по раскисшей тропе на пустыре, как вошла в подъезд и поднялась к себе на этаж. Как вошла в квартиру, не помнила тоже. Швырнула сумку с тетрадями на пол, села на маленькую пухлобокую банкетку с обтрепавшимися углами сиденья и замерла с неестественно выпрямленной спиной.
Она никому, вообще никому не нужна. Сначала ее бросил муж. И он не просто ушел к другой женщине – насколько ей известно, он до сих пор один, – он просто ушел от НЕЕ. Теперь ее бросает сын. Он ею тяготится. Ее скучная однообразная жизнь с кучей обязательств и обязанностей не для двенадцатилетнего подростка. Он тоже устал от ее скупых улыбок, от отсутствия чувства юмора, от сгорбившейся над тетрадями спины и незамысловатой еды. Он устал, и он ушел. И его сегодняшнее обещание о завтрашней ночевке у нее – это всего лишь отсрочка. Отсрочка приговора, который Игорек вынесет ей вслед за своим папашей.
Дай только время. Дай только время…
Анна стащила с себя сапоги, аккуратно повесила плащ на вешалку, подошла с опаской к зеркалу. Всмотрелась. Что в ней не так?! Чем она хуже, к слову, Кольской? Такого же среднего роста, что и она. Грудь больше, чем у нее, талия тоньше, волосы гуще и длиннее. Ноги красивее, это сто процентов. У Кольской коленки острые, мосластые, в противных мелких пупырышках. И на ступнях возле больших пальцев по огромной шишке. А у нее ступня узкая, пальцы аккуратные, никаких намеков на шишки.
– Это оттого, что ты обувь на каблуках высоких презираешь, Аннушка, – хихикнула как-то под градусом ей
