особой. Они много путешествовали, а в промежутках приятно проводили время в Париже, часто вмешиваясь – к величайшему своему удовольствию, но порой и в крайней тревоге – в бурные похождения князя-антиквара, что вносило в их существование изрядную толику перца.
Со своей стороны, Альдо Морозини безраздельно обожал – невзирая на чрезмерное изобилие позументов, кисточек, помпонов, галунов, пуфиков, ковров, гобеленов и прочей пышности, которую так любила первая хозяйка особняка! – как сам дом, так и его обитательниц.
– Дамы мои у себя? – спросил он старого дворецкого, который принял у него шляпу и перчатки. – Надеюсь, я не опоздал?
– Нет, госпожа княгиня еще не вернулась…
– Это означает, что она вышла?
– Хм… да. За покупками, полагаю…
Вместо ответа Альдо расхохотался. Не будучи расточительной от природы – швейцарское происхождение обязывает! – его жена Лиза любила Париж почти так же, как Венецию, которая была ее великой страстью еще до того, как она познакомилась с будущим мужем… Дважды в год она приезжала сюда ради коллекций самых знаменитых модельеров, а также ради небольших лавочек, картинных галерей, мастерских художников и аукционов, ибо она разбиралась в древностях лишь немного меньше своего супруга, у которого два года проработала секретарем.[4] Как говорил Альдо, у нее был нюх охотничьей собаки, и она нередко раскапывала вещи, достойные выставочного зала в венецианском дворце Морозини, куда устремлялись коллекционеры и любители редкостей со всего мира.
Прекрасно зная, где отыскать «своих дам» в это время суток, Альдо направился прямо в зимний сад, к большому павильону с японскими витражами, предназначенный архитектором для сбора цветов и чаепития. В саду, примыкавшем непосредственно к дому, царил приятный хаос – олеандры соседствовали с бамбуком, рододендроны с пальмами, юкка с неизбежными аспидистрами, – и мадам де Сомьер проводила здесь гораздо больше времени, чем в салонах, которые она находила невыносимо скучными… Пробираясь сквозь заросли, Альдо услышал недовольный голос, что нисколько его не взволновало: маркиза и План-Крепен обожали устраивать ораторские поединки по самым разнообразным поводам, начиная от своих читательских пристрастий и кончая хитросплетениями европейской политики, не упуская также из виду новости, пришедшие по почте, и сплетни, собранные на ранней мессе в церкви Святого Августина, ревностной прихожанкой которой была Мари-Анжелин. Ее патронесса, со своей стороны, отличалась некоторой склонностью к вольтерьянству и ограничивала свои отношения с Господом воскресной службой в одиннадцать часов, куда отправлялась разряженная в пух и прах, как и полагается благородной даме, желающей нанести визит более титулованному знакомому.
В этот день спор, похоже, разгорелся из-за приглашения, относительно
См. роман «Голубая звезда».
