просто в коридоре к студентам цеплялся. Прицепится к какой-нибудь мелочи, не только продерет, а еще и в деканат обязательно накапает, чтобы обеспечить неприятности. Первокурсникам его старшие товарищи специально показывали издалека и предупреждали – от этого держись подальше, обходи стороной. А если идет навстречу, сверни куда угодно, даже в обратном направлении.
Впрочем, студенческие симпатии и антипатии зачастую были совершенно непредсказуемые, без видимой логики. Например, заведующая кафедрой общей химии доцент Вагина вроде бы никогда не свирепствовала. Оценки ставила нормальные. Правда, дама была весьма самоуверенная, на всех институтских мероприятиях лезла на первый план. А в парторганизации отвечала за идеологию, прославившись крайней твердолобостью. Но нам до этого как будто особого дела не было. Тем не менее ее очень не любили. В фамилии ударение ставили не на первый слог, а на второй. Даже анекдоты про нее сочиняли, причем ни одного их них здесь нельзя привести по цензурно-нецензурным соображениям.
А вот преподавателя политэкономии, доцента Александра Николаевича Рубцова, любить было совершенно не за что. Принимал и ставил оценки туго, ни о какой справедливости говорить не приходилось, да еще и самодур, каких мало. Но его почему-то очень все уважали, даже те, кому он напакостил. После окончания института вспоминали о нем с искренней теплотой.
У него было прозвище Пропеллер – потому что он еще в молодости работал в конструкторском бюро КБ Поликарпова, занимался там проектированием винтов самолетов. Мы об этом знали от ребят со старших курсов, которым он сам рассказал. Они нас научили и методике, как пользоваться этой информацией. Перед семинаром по политэкономии, чтобы избежать проверки конспектов и опроса, на доске писали формулу Жуковского, как будто случайно оставшуюся после предыдущих занятий. Срабатывало железно. Войдя в аудиторию, Пропеллер расплывался в улыбке:
– О! Формула Жуковского!
– А вы откуда знаете, Александр Николаевич? – подбрасывался обычный провокационный вопрос. Звучал этот вопрос постоянно, из раза в раз. Но Рубцов всегда клевал. Начинал рассказы о своей жизни, длившиеся до самого звонка. После перерыва он спохватывался, что пора спросить студентов, как они подготовили домашнее задание. Но пока он еще никого не спросил, его снова провоцировали:
– А можно еще один, последний вопросик? Вот вы рассказывали, что…
Тут уж его рассказы продолжались до следующего звонка. Он был уже в очень солидном возрасте, поэтому забывал, что на прошлом семинаре было то же самое. Одними и теми же способами его раскручивали на воспоминания снова и снова. От КБ Поликарпова он в произвольном порядке перескакивал на другие эпизоды своей биографии, любил прихвастнуть знакомством со «знаменитостями» – поэтом Фирсовым и писателем Семеном Бабаевским. Хотя их контакты, похоже, носили не слишком литературный характер. В воспоминаниях Пропеллера обычно фигурировали цитаты иного рода:
– Как
