Бросает отблеск свой на ровный потолок дрожащий свет лампадки. Колышет легкий ветерок светлые занавески.
На дворе уж за полночь, молодка вся горит. Зарделись щеки. Губы – вишня спелая. Волосы на лбу, чуть влажные, в завитки сплелись. Одеяло сбито, свернуто в комок. Кровь как говорлива! Грудь как высока! Разметалась по подушке длинная коса и сползла на пол. Сон жгучий прожигает насквозь. И снится ей, что всколыхнулись занавески и впустили в избу гостя неизвестного и что стоит он у изголовья, смотрит неотрывно.
Глядит – не наглядится. Больно черноброва, больно хороша. Молода, горяча, вон, как налита, что спело яблоко! румяна так и так безудержно мила. Исподволь ей косу длинную расплел, положил голубке руку на плечо, дыханием едва коснулся влажных губ и молвит нежно.
―– От любви моей тебе уже не скрыться. Вольно иль невольно я в твой сон вломлюсь. Защемлю сердечко в крепкие тиски. Не выскользнуть из рук ласковых, от поцелуев не уйти.
Ах, как ей мало воли! Так душно!!! Как хочется раздолья! Привольно было там, в лесу. Где счастья легкая струя судьбы коснулась и унеслась в небытие. Кто он? Откуда? Речь его медова, а губы!.. губы горячи.
И пробуждается, и видит: он – рядом. Не в грезах, наяву. Очи жадные их вмиг переплелись. Губы сладкие, беспощадные в уста молодушки впились. Объятий крепких уже ей не разнять. И желание, доселе неизведанное, молнией жгучей пронзило тело. Как кошка неутомимо гибкая, без оглядки погрузилась в нежность, бросилась в любовь. Настежь сердце распахнула и впустила гостью долгожданную.
Волюшка женская, воля разлюбезная, унеси ее, грешную, в неизведанный доныне рай. Дай хоть раз счастьем упиться! Дай отвести душу метущую! Дай, хоть на мгновение, желанной и любимой стать, а потом… можно и в ад. Пусть тогда решают, кто здесь виноват. И пила наслаждение из пылких губ, и таяла в его объятиях несдержанных. Укротить бунтующую страсть уж больше не могла сердцем своим слабым, волей безвольной, скованной страстью дикой. Рассудок спал.
Старушка вдруг глубоко вздохнула, помолчала немного. Девицы изумленно переглядывались между собой. Странница заговорила уже сама, но так чудно, так вычурно и так красиво. Где только слова брала. Она скривилась горько.
― Высокий стиль, изысканная речь. Смогла я быстро к милому подняться. Стать ему ровней в мыслях.
Как сладко говорил он о любви, как сильно я его любила. Плоть моя не полыхала страстью тихой, робкой. Нет! Огонь… томительный, мятежный. Он жег меня, терзал, так волновал своим изменчивым желанием. И задыхалась я в истоме неги жгучей, которая, то вдруг застынет, то снова бурно закипит. О, этот пожар! В нем, тая, я сгорала. Мне близок стал желаний дерзких крик и страсти безудержной стон. Увы, я обо всем забыла. С грехом ложилась, грешная вставала… Какая счастливая была! Во мне звенела радость. Я пела. Я летала. В объятиях любимого познала, какое наслаждение быть женщиной, желанной, обожаемой, единой.
Каждую ночь в моих ногах стелилось шелковым ковром синее небо. По Млечному пути бродила
