мне и самому тошно. Нет, я им ничего не простил и прощать не собирался, но вот… Все-таки нас два десятка мужиков, и казаков этих – еще человек сорок. Нельзя так над бабами… Не по-человечески…
Подошел я к их командиру, да и так спокойненько поинтересовался: а чего, мол, братишка, вы с этими сучками делать собрались? Я, мол, в том смысле, что, может, их расстрелять, да и все?..
Послушал он меня, послушал, потом улыбнулся, да и говорит:
– Ты что, братуха, головой ударился? Казаки с бабами не воюют. Чего удумал: «расстрелять»! Отпустим…
Тут уже я решил, что и в самом деле башкой об камень навернулся. То есть как это «отпустим»?! А за моих четверых двухсотых кто ответит?!!
Только за голову свою я переживал рано. Смотрю, казаки им локотки стянули да и поволокли куда-то. Только хотел я у командира их спросить, куда, как он сам ко мне повернулся:
– Мы тут с ребятами распадочек один видели. Подходящий, кажется. Пошли?
Я пятерых с ранеными оставил, а с остальными – за казачками потопал. Шли недолго – с километр, не более. А как на место пришли – я аж вздрогнул…
Обрыв. Не то чтобы какой-то там ужасный, но метров десять – верняк. Внизу – скалы, между ними – ручеек бежит. Казачий командир – имя у него самое что ни на есть казачье – Артур! – и говорит:
– Вот, девоньки, отсюда – свободны.
И рукой так слегка отмахнул. И казаки этих девок давай к обрыву подталкивать. А те еще не понимают, что с ними сделают, только видят, какая у Артура улыбка. А улыбка у него такая была – сказать нельзя…
Одна из них ранена была. Левая рука плетью висела. Вот ее первую и… Она-то в последний момент сообразила, что сейчас будет, рванулась, да куда там… Повалили, за руки, за ноги схватили и – фьюить! Только взвизгнуть разок и успела.
А вторая на колени бухнулась и давай вымаливать, чтобы отпустили. На приличном таком русском. Только акцент прибалтийский.
Я не удержался да и спросил:
– Ты, дева, откуда родом-то?
Та мне в ноги:
– Из Даугавпилса! Не хотела! У меня мама… бабушка… сестренки маленькие…
Я вообще-то человек не жестокий. Наоборот, скорее. Нет, приходилось мне пленных крепко допрашивать, и не один раз, только удовольствия мне от этого не было. Надо так надо, но для удовольствия… Извините, у меня – другие радости!
Но вот тут… Какие, на хрен, сестренки?! Какие мамы-бабушки?! А Бродя, Старый, Наф-Наф и Вовчик этот, который не Черный?!! Ты же, сучка, нас – как в тире! А мы тебя?.. Хера!
Пнул я ее ногой, она за обрыв и того… Только мы когда оттуда шли, слышал я – стонала она. Наверное, нелегко умирала, долго…
– Игорь, ты чего? – оторопело спросил Барский.
– Что? – я резко повернулся к напарнику.
– Ты чего сделал? Ты его… зарезал?
– А что мне надо было – конфетами его кормить?
– Но он же… военнопленный! – продолжал недоумевать Миша.
– Ну,
