Татьяна Приходько разложила перед Куприяновым редут исписанных листов.
– Таня, читать долго буду. Это потом. Сейчас самое важное вкратце, – отодвинув бумаги, сказал Василий.
– Тогда по порядку, – размеренно начала Татьяна. – Какое вещество было в ампуле, установить не удалось. Всё смыто водой. Дальше: порошок в пакете, совсем не кокаин. Героин. Качество неважное. Точнее, низкое. Много примеси. Отпечаток пальца, вернее части пальца, по базе не проходит.
– Но отпечаток есть?
– Есть. Идентифицировать можно.
– Дальше, – поторопил Татьяну подполковник.
– Кровь на ковре принадлежит Денису Крыннику. Да, вот ещё что, в квартире много пальчиков, но вот этого, – Татьяна показала пальцем на строчку в протоколе, – среди них нет.
– То есть, – уточнил Василий, – этот человек, который оставил след в особняке, в квартире не наследил?
– Нет. Его отпечатков там нет.
– Таня, а что по бомжу? Его следы в подъезде есть? Пальцы, обувь.
– А вот это, – Приходько собрала все бумаги в пачку и убрала их в папку, – самое интересное. Бомжа в подъезде будто и не было.
– Это как? – удивился Куприянов.
– Вот так. Нет там никаких следов.
– Вообще?
– Конечно нет. На перилах следов много. Там весь дом ходит. Поди, выясни, где чьи отпечатки. Я говорю про тот угол, в котором он сидел. Со слов женщины разумеется.
– Ну как же так? – продолжал удивляться Василий. – Он же должен был касаться пола, стен. Она уверяет, что он сидел там чуть ли не полдня.
– И я о том же. Нет, Василий Иванович, никаких следов. Ни в этом углу, ни в углу напротив. Ни этажом ниже, ни этажом выше. Нет! Не исключаю, что очень добросовестная уборщица у них работает в подъезде. – Татьяна при этих словах красноречиво развела руками.
– Да! Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Про уборщицу уточню. Но знаешь, что я думаю? Не бомж это. Не бомж.
***
1996 год.
Сегодня было воскресенье. Можно было поспать подольше, но Валентина проснулась ни свет ни заря, и всё утро, пролежав в постели, переглядываясь с потолком, думала об этой несчастной девочке, которая так внезапно закончила свою жизнь на платформе «42-й километр». У неё в памяти как стоп-кадр был взмах руки этого парня, удар и девчонка сваливается между перроном и тяжёлой грохочущей махиной поезда. Ужас. Она, Валентина Щербак, видела это. И теперь она с этим ужасом живёт. А у девочки есть мама и папа, наверняка. У неё была жизнь впереди. Она могла иметь детей. Могла быть чьей–то любимой женой. Могла, но не станет теперь. А парень? Что с этим парнем? Кто он? Откуда ей знакомо его лицо? Валентина видела его испуганные глаза. Видела лицо, внезапно ставшее цветом как рыхлый весенний снег.
Женщина встала с кровати, зашла в детскую, посмотрела на дочку. Спит. Надо готовить завтрак. Обещала Насте с утра оладушки с вареньем. Достала муку. Руки не слушаются. «Ну зачем? – причитала внутри себя Валентина. – Зачем именно в этот день мы попёрлись на эту
