на землю, к этим великолепным стройным ногам, пусть будет попрано остренькими каблучками даже само небо – так чувствовал Гербер после двух с половиною месяцев знакомства, так чувствовал Петр Василич с самой своей женитьбы на Галине Алексеевне, а Галина Алексеевна думала: «Будь проклят этот Гербер! Он недостоин! Даже мизинца Любочкиного недостоин!» (Гербер неожиданно очень понравился Петру Василичу – с первого взгляда понравился, с первого слова, и Петр Василич тут же неосмотрительно принял сторону молодых, а Галине Алексеевне велел отправляться к чертовой бабушке со всеми ее квартирами, кинозвездами и московскими прописками. «Чего, мать, хорохоришься? Сама, я чай, тоже не больно городская. Тоже мне, интеллигенция выискалась! Королевишна леспромхозова! Везде люди живут!» – сказал как отрезал.)
Галина Алексеевна поплакала, но решила бороться до последнего. Любку чуть не на привязи держала, каждый шажок отслеживала, отговаривала, умоляла разве что не на коленях. Да куда там! Оперилась райская птица, вылетела из гнезда и ни за что не хотела возвращаться обратно. И немудрено: Любочка была обычная земная девушка. Сильнее, чем славы, хотелось ей надежного мужского плеча; хотелось жарко целоваться от заката до рассвета, до полного изнеможения, плавиться в сильных ладонях, постанывая от острого удовольствия… Так бы, кажется, и валялась целыми днями в постели, выбираясь только поесть да по нужде…
Увы, постель пока находилась под бдительным надзором Галины Алексеевны.
«Ах, только б не забеременела!» – волновалась Галина Алексеевна. Все остальное, по ее скромному мнению, можно было исправить. А Гербер чинно заходил после работы – уже как жених, с аппетитом поглощал приготовленные Любочкой яства и вел ее как бы в клуб или как бы прогуляться, и тут уж Галина Алексеевна оказывалась бессильной – кругом было лето, тепло и тайга, и Любочка, влюбленная во взрослую жизнь, была неутомима, и Гербер, все сильнее влюбляющийся в Любочку, был неутомим, и травы высоки, и густа листва…
Нет, Галина Алексеевна такого даже предположить не могла! Так бы и пребывала в счастливом неведении, кабы не «сарафанное радио», вышедшее как-то вечером за шишками для самовара. Это произошло примерно на третьей неделе знакомства. У Любочки на носу как раз были выпускные экзамены, о которых она думать забыла, на приезжего Гербера трижды нападали миролетовские дружки, но он не сдавался и каждый вечер после работы все равно шел к Любочке. Любочка залечивала его раны и зашивала рубашки, Галина Алексеевна потихонечку злорадствовала, а сам Гербер чувствовал себя настолько героем, что уже не думал спасаться бегством. Поначалу, конечно, жениться он не собирался, надеялся, что само как-нибудь рассосется-расстроится. Но не расстраивалось и не рассасывалось – напротив, затягивало все глубже, и сил сопротивляться не было. Да и местных, честно говоря, побаивался. Знал он эти сельские нравы – коли девочку на чужой территории попортил, могли и забить насмерть, кабы не серьезные
