приглушается, исполнительница страстно слагает повествование:
Десять минуло лет, как покинула дом я!
Ночью, беглянкой, по воле чужой,
Я, родной очаг навсегда затушив,
Милый сердцу Коринф поменяла
на тяготы странствий.
Те, кто выгнал отца моего
по наветам несправедливым,
Те, кто родины сладкой лишили меня,
имя богов попирая,
Спят спокойно в Коринфе, в кровати моей!
Нету дела подлым до тягот моих на чужбине.
С полей тучных моих обирают воры
мои урожаи.
Я же, нищая, за деньги песни пою.
Я же, печальная, за деньги танцую,
Праздники людям музыкой радости
я наполняю!
Вот мой горький удел от злых козней худых.
Я не плачу и сочувствия вашего я не ищу —
Гордость предков в горе меня утешает!
Попрошайкой не буду в доме чужом —
Бакхиадам неведома рабская слабость!
Я зажгу в очаге,
что сложу на чужбине,
новый огонь.
Здесь, на Сицилии, я сирота!
Мой отец, моя мать
умерли в злобном Милете.
Я на свете одна: нет ни брата,
нет ни родни.
Рок преследует неумолимо —
отовсюду изгнана я.
Вы, как и я, бакхиады – мы с вами тело одно!
Вы познали бунты худых,
вы познали изгнание!
Вы вернули, как я не сумела,
дом свой родной.
Я семью ищу среди вас.
Горе хочу позабыть.
В бурю покой долгожданный среди вас обрести,
благородных.
Пред богами клянусь,
Вас, гаморы,
в свидетели клятвы я призываю:
Буду верной урокам отца,
Что учил никогда не просить подаяний.
Что учил судьбе быть благодарной.
Что учил в мире радость искать!
Что учил гордо сердце хранить для любви,
Для того, кто поймёт и оценит
честность девы
из гордого рода Ксантиклов!
Исполнительница замолкает, но её кифара-форминга торжественно завершает грустную приветственную песню. Многие гаморы уже поднялись с мест, чтобы
