него не важен – будь то скрипка, фортепиано, виолончель, флейта… Он не виртуоз и не гений. Преподаватели оценивают его на средние баллы, знакомые музыканты считают его посредственностью, родители больше обеспокоены основным образованием, а музыку считают лишь временным увлечением. Все думают о нём по-разному и не всегда хорошо. Они говорят ему это в лицо, шепчутся между собой, думают и иногда шевелят губами, оскорбляя его скромную персону. Все говорят о нём, а он – нет. Он слушает.
Слушая, он играет музыку в своей голове. Музыку злых голосов, осуждающих его, мелодию бурления крови в человеческих жилах, шелест ресниц в момент моргания. Его слух нечеловечески чуток, но он также слышит простую музыку из колонок автомобилей и из мониторов во время концерта. Он слушает и прокручивает ноты в голове, образуя симфонию внутренних размышлений. Иногда он может повторить придуманные в голове мелодии, играя на инструменте, но как эскиз выглядит лучше в голове, так и музыка оказывает большую силу, звуча лишь в воображении. Стоит нам открыть рот и извлечь даже ноту – мелодия выливается из нас, подобно ручью, и смешивается с общей рекой – гармонией.
Он не выпускает из себя нот не потому, что ему жалко своих звуков – своего богатства. Нет… Просто заговорив, он утратит возможность слушать. Слушать музыку жизни. Играть в своей голове. Он потеряет свой единственный билет на концерт звуков мира и его больше не пустят ни играть, ни быть зрителем. Он не боится, а просто не хочет, чтобы это выступление кончалось. Влюблённые тоже желают, чтобы свидание длилось как можно дольше. А он влюблён в звуки. Эту любовь сложно понять, к тому же он сам не понимает своей влюблённости – его не интересует, почему он предпочитает слушать, а не говорить. Ему всё равно на то, что скажут остальные – пусть только говорят.
Пусть мелодия льётся из чужих уст, пока он молчит. Пусть звуки вливаются в общую реку. Пусть он слушает и плавает на этих гармоничных волнах. И пусть никто никогда не узнает его главный секрет: он – не немой, он – музыкант.
Мечтатель с кирпичом
Нет повести печальнее на свете,
чем повесть о «кирпичневой» планете.
Максим клал ряд кирпичей, бережно размазывал по ним раствор и с нежностью начинал выкладывать новый ряд красненьких кирпичиков. Максим фантазировал, как через час он уложит четвёртый этаж, как рабочий день закончится, он пойдёт домой и будет делать себе бутерброд: на куске хлеба он станет размазывать масло, сверху положит кусок сыра, потом намажет кетчуп, после уложит красный от красителей кусок колбасы, а завершит эту композицию прекрасная кода хлеба. Можно сказать, что Максим всегда был музыкантом в своём деле, будто играя Токкату и Фугу Баха, он выстраивал новые стены, но никогда ещё ему не удавалось добраться до самой крыши: его всегда прерывали на финальных аккордах черепицей, хотя он всегда говорил, что нужно делать крыши из кирпича! Но никто не хотел его слушать, только вертели пальцем у виска и предупреждали
