пасхальное настроение убивает все темные мысли.
– Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе!
После службы, довольные, пятеро молитвенников расходятся по домам. Словно фонарики разбредаются по темным проулкам и приветствуют мрачных соседей, дымящих на лавочках возле дворов:
– Христос Воскресе!
Те в ответ ворчат.
Интересно, а почему так? Может, мы, священники, мало проповедуем? Может, мы, духовенство, малограмотные? С такими мыслями бреду домой. Меня отвлекает женщина, чей огород подходит вплотную к стене храма. Вот и ее церковная жизнь не волнует. Может, я виноват?
– Батюшка, можно вас спросить?
«Ого! – думаю, – неужели духовное шевеление? Отрадно!»
– Конечно! – говорю и добавляю: – Христос Воскресе!
– Ну, это у вас, там, может быть, и воскресе.
– Вообще-то везде и всегда, – отвечаю, – так о чем вы спросить хотели?
– Да вот, у кума мать при смерти. Он ей гроб смастерил, а сам греха испугался. Спроси да спроси у попа, грех это или нет, когда сын для матери гроб делает?
– Грех, – говорю, – когда человек в церковь не ходит, когда в праздник бездельничает, когда не постится, ворует и сквернословит.
– Да нет, – даму ответ явно не устроил, – это все ерунда! Вот вы скажите, гроб для матери делать – не грех?
Я честно ответил:
– Ничего про гроб для матери Спаситель не говорил. Да и вообще в Писании ничего похожего не встречается.
– Говорили мне умные люди, – возмутилась дама, – что попы ничегошеньки не знают. Так и есть. Чему вас только в семинарии учат, дармоедов! Лучше у бабки Петровны спрошу. Она-то уж побожественней любого попа будет…
Женщина обиженно побрела к Петровне и долго еще возмущалась у ее калитки:
– Хм… тоже мне… не знает, что грех, а что нет… еще поп… хм… людей учит… Вот Петровна в церковь не ходит, и то знает… не тот нынче поп пошел, не тот…
Пельмень
От холода у Семеныча посинели губы, а у меня уши. Кадильный дым не тает, а висит снопами в воздухе. В открытые царские врата видны застывшие огоньки на лампадах семисвечника. На улице трещит мороз. Все живое жмется поближе к теплым печкам.
В такие зимы обязательно замерзает насмерть хотя бы один человек.
Перед нами наспех сколоченный необитый и неструганный гроб. Отпеваем пристывшего в сарае односельчанина. Веселый был человек. И звали его весело – Пельмень. Он и сейчас лежит и беззаботно улыбается. За моей спиной со свечой молится сестра «радостного» покойничка, рядом с ней племянница. Чуть поодаль качается пьяный Футбол, на аналое повис в слезах Топтыжка. Звенит кадило.
Интересные у них имена. Такие же нехристианские, как и все остальное. Семеныч пытался записать новопреставленного в тетрадь сорокоустов и долго вопрошал Футбола, как звали покойного. Тот держался за окно свечного ящика и вещал:
– Пельмень! Ты че, отец, Пельменя
