style="font-size:15px;"> – Да что с вами! Впрочем, одна тысяча восемьсот восьмидесятый.
– А зачем мы едем в Петербург?
– Да что такое с вами? Впрочем, я еду повидаться с писателем Достоевским. Он обещал мне встречу.
– Я пойду с вами.
Стемнело когда мы пришли на угол Кузнечного и Ямской.
– Вот здесь, на второй этаж, – указал молодой человек. – Только прошу вас, тише. Сейчас поздно, Анна Григорьевна уже спит.
Мы поднялись наверх. Молодой человек тихо постучал. Было слышно, как за дверью нервно ходят. Дверь отворилась. Из полумрака комнаты проступили очертания невысокой фигуры. Это был Достоевский. Он отошёл и глядел на нас снизу и вполоборота, захваченный какой-то давней думой. Я нащупал в кармане фотоаппарат – «мыльницу». Я испугался скоротечности происходящего и, быстро вынув «мыльницу», нажал на спуск. Сработала вспышка. Достоевский закрылся руками, отшатнулся назад и упал. У него начинался припадок. Мы кинулись к нему и приподняли голову. Я спросил:
– Может, позвать Анну Григорьевну?
– Нет. Держите голову, я сейчас.
Изо рта пошла пена. Молодой человек подбежал к столу, взял ложку из стакана с чаем и засунул её в рот Достоевскому, пытаясь достать язык. Припадок был недолгим. Дыхание стало реже, и вскоре Достоевский пришёл в себя. Мы не поднимали его, боясь повторения. И лишь когда он сам попытался приподняться, мы помогли ему сесть.
Пошло за полночь. Достоевский сидел на стуле, держа руки на коленях, и задумчиво глядел в пол. На его лбу оставалась испарина. Было видно, что давешняя мысль снова овладела им. Он тихо сказал:
– У меня был Суворин, издатель. Мы говорили о недавнем взрыве в Зимнем дворце. Вы, должно быть, слышали: хотели взорвать царя, но убили десять и покалечили пятьдесят солдат Финляндского полка. У общества странное отношение к этим преступлениям. Оно как будто сочувствует им или, ближе к истине, не знает хорошенько, как к ним отнестись. Вот представьте себе, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину». Представьте себе, что мы это слышим, что люди эти так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Я спросил Суворина: «Вы пошли бы?». Тот сказал, что нет, не пошёл бы. И я бы не пошёл. Почему? Ведь это ужас. Это – преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Вот нравственный образец и идеал есть у меня один – Христос. Христос взорвал бы Зимний дворец? Нет! А донёс бы полиции на тех, кто взрывает? Вмешался бы в дела Кесаря? Я долго перебирал все причины, которые могли бы меня заставить донести на взрывателей. Причины основательные, солидные. И затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Эти причины прямо ничтожные. Просто – боязнь прослыть доносчиком. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели
