как тётя Тоня раздевает её, накрывает теплым одеялом и целует.
– Хорошо как! – хочет она сказать, но слова где-то в ней вязнут. Хочет сказать, чтобы трофейную книжку положили рядом, но не может. События дня крутятся перед ней каруселью, но вдруг выплывает злое лицо Димки-дылды и слышится его крик на Вовочку. Грустно становится, и слёзы вдруг начинают катиться из глаз. И плачет Людмилка горько-горько, засыпая.
* * *
Не знала ещё Людмилка всего, что с ней будет. Не знала, что всего через двенадцать дней так же, как сегодня, вбежит к ним в дом тётя Люся и закричит с порога: «Людмилка, радуйся! Папка с фронта пришёл! Идёт со станции, я обогнала его!» Что-то тихо спросит тётя Тоня, тётя Люся зашепчет ей что-то на ухо, а та заплачет. Удивится Людмилка (зачем плакать, если папа пришёл с фронта) и бросится в сад… Как сегодня нарвёт золотых шаров, уже немного вялых, аккуратно оторвёт плохие лепестки и побежит за калитку. Будет ждать, подпрыгивая на месте от нетерпения, и испугается вдруг. От шоссе к ним на улицу вдруг завернёт незнакомый страшный человек: почернелый, лысый, на костылях, с полуоткрытым ртом и (это особенно поразило её) без зубов. Бросит Людмилка букет и убежит в дальний угол сада. И напрасно будет стоять рядом тётя Тоня и упрашивать: «Пойди поцелуй папу… он же на войне за нас за всех ногу потерял…».
Через много-много лет узнает Людмилка, что мамин госпиталь направили на войну с Японией и что стоял их эшелон на Курском вокзале в десяти километрах от дома. И, что узнав случайно от майора медслужбы Петровой, тихо плакавшей в тамбуре, что у неё пятилетняя дочь в Никольском, а старший сын на фронте, начальник госпиталя полковник Вульфович за час до отхода эшелона успеет оформить её откомандирование в Московский военный округ.
А сейчас не знала Людмилка, что скоро увидит она чужую исхудавшую женщину с неулыбчивыми глазами и сжатыми плотно губами и что, держась за тётю Тоню, она осторожно поцелует её в щёку – свою маму.
Не знала Людмилка, что через несколько лет отец и Вовка начнут пить… И что в 1951 году пропадут у них из дома все облигации Государственных займов восстановления и развития народного хозяйства… На крупную сумму… Так как маму (уже подполковника медицинской службы) каждый год подписывали на них на два оклада… И будут ссоры и крики в доме… И запретят тёте Тоне приходить на их половину, а Людмилке – ходить на ту… Но когда папа, выпив дневную четвертинку водки, будет засыпать, Людмилка будет тайком пробираться к постели уже не встающей тёти Тони и сидеть рядом, держа её за руку и слушая одни и те же слова…
Будет говорить тётя Тоня: «Не брала, не брала я этих облигаций… Ты-то веришь мне, Людмилка? За всю войну из маминого аттестата крошки себе не взяла… И эти облигации мне не нужны никогда… А Костя-то теперь через день дома ночует, а вчера привёл ту, востроглазую… Говорит, что будет по хозяйству помогать: я-то слабая. Знаю-знаю
