чуть не разрушил Кремль ради своих уродств, которые, увы, ныне охватили весь мир.
3
“Дурак” по-турецки означает “стой”, и это весьма важно для читателя, не знающего турецкого.
4
Чудесный романс одного эмигранта:
“Мой попугай Флобер…
Он все поет «люблю, люблю, люблю»
И плачет по" французски”.
5
Не монолог ли это короля Лира, озверевшего от подлости своих дочерей?
6
От этой пасты гордых болонцев тяжелеет живот и чудится нищета собственной старости. Как у Георгия Иванова:
Бредет старик на рыбный рынок
Купить полфунта судака.
Блестят мимозы от дождинок,
Блестит зеркальная река.
Никто его не пожалеет,
И не за что его жалеть.
Старик скрипучий околеет,
Как всем придется околеть…
7
Пресса захлебывалась и превозносила прелести царского строя, а я почему-то вспомнил фото заспиртованной головы убийцы генерала Лауница, выставленной для опознания в Санкт-Петербурге.
8
В голове звучал стих Эдварда Лира на мотив детской песенки:
Так он умер, Дядя Арли,
С голубым сачком из марли,
Где обрыв над бездной крут;
Там его и закопали
И на камне написали,
Что ему ботинки жали,
А теперь уже не жмут.
9
Это напоминало рекламу некоего сексуального препарата, увиденную потом на родине: радостный мудозвон с пучком соломы, застрявшей аж в заднице после утех на сеновале, шагает по улице, а на него тоскливо взирает крысоподобный импотент.
10
Мысленно вспоминал бывшего настоятеля собора Джона Донна (не могу не сверкнуть эрудицией):
Чужбина тем, быть может, хороша,
Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
Езжай. Куда? – Не все ль равно. Душа
Пресытится любою переменой.
11
Мысленно вспоминал бывшего настоятеля собора Джона Донна (не могу не сверкнуть эрудицией):
Чужбина тем, быть может, хороша,
Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
Езжай. Куда? – Не все ль равно.
Душа Пресытится любою переменой.
12
Явись же в наготе моим очам:
Как душам – бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому —
Язычники по духу своему!
13
Это напоминало забулдыжный, ха-ха, романс:
“Тобой овладел я на старой скамье
В тени петербургского сада.
И ты мне шептала в любовном огн
