жить после дождя. Мне кажется, что счастье и приходит на влажных, омытых ливнем ножках
Вскоре в нашей квартире распахнулась дверь. И в нее, протискивая раскрытый, перевернутый куполом вниз, зонтик, пыталась втиснуться мама. Почему она не свернула зонтик, я не знала. Мама совала зонтик вкось в одну сторону, вкось в другую. Наконец, что-то в куполе зонта треснуло, и мама прорвалась – к нам, в прихожую.
Мама закричала редким своим голосом, в котором, да, да, вибрировало это счастье на мокрых ножках.
Вот она, вот она, во-о-о-от!
Оказывается, на зонте она принесла мокрую стрекозу.
– Зачем я принесла мокрую стрекозу? – спросила у себя и у нас мама, – А для того, чтобы вы поглядели, порадовались. Пусть у нас обсушиться и выпустим. Это же чудо чудесное!
У мамы и стрекозы были одинаковыми глаза. И более того у мамы были видны прорезавшиеся стрекозиные крылья. Это дождь ее так окатил. Костюм и блузка были черно-серебристыми.
Как я люблю свою маму!
Между тем папа никак не прореагировал на явление стрекозы народу. Он стоял в стороне, прижавшись к шкафу для зимней одежды и крутил в руках зонтик.
Надо сказать, что зонтик был из дорогих, с деревянной лакированной ручкой, сделанный под старину.
У папы был обиженный вид.
–Ну, вот из-за чудесного чуда, которое обсохнет, и мы его выпустим, сломался дорогой зонт.
– Черт с ним, ты погляди, какая красавица. И Флексии будет полезно пообщаться с живой природой.
– Пять минут общения, а зонтик – на помойку!
Мамины и без того огромные глаза стали еще больше. И молния сверкнула уже в нашей квартире.
Я жутко не люблю гневных криков, разных истерик. Я не знаю тогда, куда от них деться. А теперь вот они стали частыми.
Когда я училась в пятом классе, мама не топала ногами, не кричала, и не швыряла в угол попавшуюся под руки вещь. И папа тогда ходил со спокойным и даже праздничным лицом. Сейчас же у него лицо потерявшего какую-то дорогую вещь человека. Папа еще больше чем я боится внезапных вспышек гнева.
Он уже повесил испорченный зонтик. И перетоптывался рядом с говорящей мамой. Мама громко и отчетливо обвиняла:
– Я знаю какой ты. Скупой, жадный. С тебя Бальзак Гобсека писал. Гобсек стопроцентный! Все, что ты мне покупал в Москве и Питере имело одну цель. Ты мне покупал, чтобы меня купить. Меня, меж прочим, за тряпки не купишь, ни за что меня не купишь. Веди в ресторан, сыпь розы к ногам – не купишь. Я свободный человек, кошка, которая гуляет сама по себе, запомни это. Да, ведь я тебе давно об этом говорила.
У моего отца женский характер. Папанчик перетаптывался, обнимал сам себя, лицо его ходило волнами, но он молчал.
Мамину речь я поняла только наполовину. Что означало «Ты мне покупал, чтобы меня купить», ума не приложу.
Я положила стрекозу себе на ладошку и ушла на лоджию. Крылья насекомого были еще влажны, но уже чувствовался их трепет.
