Пока шла Новая Мировая и Глас Господень был занят изгнанием скандинавов, ему было, разумеется, не до конфликтов с Петербургом. Но в случае победы Ватикана конфликт неизбежен. А успех Торвальда Грингсона в этой войне ставился под очень большой вопрос.
В России постоянно ожидали дипломатов от Пророка с предложениями о создании альянса для разгрома северных интервентов, однако таковых предложений российским князьям пока не поступало. Пророк истово верил в собственное могущество, усиленное не только покровительством Всевышнего, но и вполне боеспособной армией. Именно в этот момент Защитники Веры объединяли усилия для массированного удара по агрессорам, двигающимся по Рейну в глубь Святой Европы, словно зубастый червь к сердцевине яблока.
Вороний Коготь уповал на поддержку своих богов и тоже верил в победу. За внешне безрассудной наступательной тактикой «башмачников» скрывались неплохое техническое оснащение и огромный опыт ведения локальных войн. Вместо морского похода на Ватикан, во время которого флот норманнов был бы изрядно потрепан, а то и вовсе потоплен в Средиземном море, Грингсон предпочел вкогтиться в побережье врага стремительной высадкой и на десантных ботах отправился вверх по Рейну. Несколько моторизованных сухопутных дружин на легкой бронетехнике двигалось по берегам реки параллельно огромной флотилии, прикрывая ее с флангов. По данным русской разведки, позавчера норманны сровняли с землей Бонн и сейчас двигались к Мангейму. Особо яростного сопротивления «башмачники» пока не встречали – уцелевшие Защитники Веры из Дюссельдорфа и Бонна отступили, чтобы примкнуть к идущей с юга армии Крестоносцев – мощного бронированного кулака, спешно сформированного из частей Ватиканской, Мадридской, Афинской и прочих епархий. Армию возглавлял сам Апостол Защитников Веры. Пророк возлагал на Крестоносцев все свои надежды, которые имели хорошие шансы сбыться.
И хоть князь Сергей завел с нами разговор прежде всего о грозящих ему политических проблемах, было очевидно, что он думает больше не о них, а о судьбе своего единственного наследника. Выросший в мирном Петербургском княжестве, Ярослав бросился сегодня в такую заваруху, выжить в которой было нелегко даже матерому вояке. Безусловно, я во многом понимал княжеского сына – жажда приключений в юные годы идет рука об руку с безрассудством. Но поскольку сам я уже давно воспитывал троих приемных детей, одобрить поступок Ярослава у меня не получалось при всем желании. По прибытии на родину княжичу требовалось учинить хорошую родительскую взбучку, однако дело складывалось так, что Ярослав мог попросту не дожить до возвращения в родные пенаты.
– Я все надеялся, что Ярослав одумается, – закончил князь свой печальный рассказ. – Норманны – не слишком приятные люди. Я полагал, что сыну с его воспитанием будет сложно прижиться у них и вскоре он примчится домой. Но, оказывается, мы плохо его знали. И наш посол в Стокгольме, и дипломаты, которые были посланы ему в помощь, не сумели уговорить Ярослава вернуться. Я уже
