ВАСИЛЬЕВНА. Откройте рот. Шире. Еще шире.
Михаил Федорович открывает рот. Алиса Васильевна берет с лотка зеркало, смотрит.
АЛИСА ВАСИЛЬЕВНА. Танечка, больше света.
Татьяна светит в рот пациенту фонарем, заглядывает туда сама.
Сцена вторая
Комната одинокого мужчины. Стол, стул. Возле стола висит боксерская груша. На столе – телефон, толстая книга, бутылка из-под водки, стакан. Закуски нет. Под столом – пустые бутылки. За столом сидит экс-муж Алисы Васильевны в рваной майке и в боксерских трусах. Он выпивший, с синяком под глазом. Смотрит на бутылку. Разглагольствует, сильно шепелявя при этом. (При необходимости здесь и далее слова типа «мля» и «блядь» в высказываниях экс-мужа можно убирать.)
ЭКС-МУЖ. Моя жена шука! У-у-у, такая шука, мля. (Подумав.) И еще штерва. И шалава. И шлюха. И… Ну, блядь, короче жаписная. Ш бормашинкой. (Выпивает.) Вообще-то, Алишка мне уже как бы и не жена. Алиша Вашильевна, хуком шлева (изображает короткий боковой удар левой) ее мать! Бывшая она мне. Мы полгода как ражбежалишь, пошле того, как я иж бокша ушел. Вернее, это она от меня швалила ш ринга жа канаты. Шука, в общем. Не, так-то Алишка баба нормальная. Мы ш ней в поштели круто шпаринговали. Шекш это ведь тоже как бокш. И в клинче, ну, когда обнималишь, мы ш Алишкой хорошо шмотрелишь. Но вше равно шу-у-ука.
Как у наш было-то. Первый раунд шемейной жижни одножначно жа мной ошталша. Жнакомштво, швадьба, любовь-морковь, вше дела. Алишка в нокдауне, я на ней. Второй раунд – ни то ни ше, ну, как бы ничья по очкам. А в третьем она мне та-а-ак врежала.
У тебя, говорит, плохие жубы, и я ухожу. А, мля? Ничего шебе жаявы! Нехилый такой наежд! Я в нокауте, как пошле апперкота, а она гнет швое: у тебя плохие жубы, жить ш тобой не могу. Ну, у меня тогда еще были жубы. Немного, но было.
Потом, когда пошледние повыбивали нафиг, я к ней ходил. Типа, миритьшя. Брэк, говорю, Алишка, вожврашайшя, у меня плохих жубов больше нет. Ну, потому что вообще никаких уже не ошталошь. Так не вернулашь же, шука. Уродом бежжубым обожвала и не вернулашь. Шегодня тоже жвоню ей, по-человечешки прошу: протежь вшавь. И че? А ниче. Кожел, говорит, урод. Других шлов для меня не нашлошь. Вот и пойми, мля, этих баб. Ешть у нашего брата плохие жубы – нош воротят, нет плохих жубов – опять им не в кашшу.
Я вот думаю, может она ш жубаштым кобелем каким-то швяжалашь? А хук ее жнает! (Изображает удар.) Она ж дура, мля! Шука рашпошледняя! Шука и дура! Не, точно дура, говорю. Я ведь мужик, что надо. Шерьежно, нормальный мужик. Бокш шильно уважаю. Ешли че – в бубен кому хошь дам.
Экс-муж поднимается из-за стола. Бьет грушу.
ЭКС-МУЖ. Почему у меня проблемы ш жубами-то началишь? Потому, что морды бить люблю, а ш жащитой у меня плохо. Как пойду в кабак, так, мля, влежу в какие-нибудь ражборки. Влежу, врежу… (Не очень умело проводит с грушей боксерскую серию. Качнувшаяся груша бьет его по лицу.) получу… Один жуб трешнет, другой шломаетша, третий вылетит ш корнем. Или шатаетша потом, пока не выпадет. А ешли под хороший швинг попадешь (мечтательно улыбается,
